Читаем Фотосинтез полностью

Это больше не жизнь, констатирует Грейс, поскольку товаровед:

Безнадежно утрачивается форма, фактура, цвет;

Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.

Ты куда ушел-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.

Кто готовит тебе обед?

Грейси продает его синтезатор – навряд ли этим его задев или отомстив.

Начинает помногу пить, совершенно себя забросив и распустив.

Все сидит на крыльце у двери, как бессловесный большой мастиф,

Ждет, когда возвратится Стив.

Он и вправду приходит как-то – приносит выпечки и вина.

Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это ты тут прячешь в шкафу, жена?

Грейс кидается прибираться и мыть бокалы, вся напряженная, как струна.

А потом начинает плакать – скажи, она у тебя красива? Она стройна?

Почему вы вместе, а я одна?..

Через год Стивен умирает, в одну минуту, "увы, мы сделали, что смогли".

Грейси приезжает его погладить по волосам, уронить на него случайную горсть земли.

И тогда вообще прекращаются буквы, цифры, и наступают одни нули.

И однажды вся боль укладывается в Грейс, так, как спать укладывается кот.

У большой, настоящей жизни, наверно, новый производитель, другой штрих-код.

А ее состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра, ни через год.

И небес, работающих

На вход.


19-20 июня 2008 года.


От меня до тебя


От меня до тебя

Расстояние, равное лучшей повести

Бунина; равное речи в поиске

Формулы; равное ночи в поезде

От Пiвденного до Киевского вокзала.

Расстояние, равное «главного не сказала».

Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.

Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.

Я представляю тебя, гундосого,

В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, -

Спящим в купе, напротив.

Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.

Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего

Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка

Век, без точки прибытия, в идеале.

Чтобы стук и блики на одеяле.

Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного.

Это повод разоблачиться донага,

Подвести итоги посредством дольника,

Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса.

Чтобы ты прочел потом с наладонника

И не улыбнулся.

Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого,

От внезапного, глаз царапнувшего апострофа,

Как в je t’aime.

Расстояние как от острова и до острова,

Непригодных ни для рыбалок, ни для охот.

Все маршруты лежат в обход.


Чёрный квартал


Майки, послушай, ты ведь такая щёлка,

Чтобы монетка, звякнув, катилась гулко.

Майки, не суйся в эти предместья: чёлка

Бесит девчонок нашего переулка.

Майк, я два метра в холке, в моей бутылке

Дергаясь мелко, плещется крепкий алко, -

Так что подумай, Майк, о своем затылке,

Прежде чем забивать здесь кому-то стрелки;

Знаешь ли, Майки, мы ведь бываем пылки

По отношенью к тем, кому нас не жалко.

Знаю, что ты скучаешь по мне, нахалке.

(Сам будешь вынимать из башки осколки).

Я узнаю тебя в каждой смешной футболке,

Каждой кривой ухмылке, игре-стрелялке;

Ты меня - в каждой третьей курносой тёлке,

Каждой второй язвительной перепалке;

Как твоя девочка, моет тебе тарелки?

Ставит с похмелья кружечку минералки?..

Правильно, Майки, это крутая сделка.

Если уж из меня не выходит толка.

Мы были странной парой - свинья-копилка

И молодая самка степного волка.

Майки, тебе и вправду нужна сиделка,

Узкая и бесстрастная, как иголка:

Резкая скулка, воинская закалка.

Я-то как прежде, Майки, кручусь как белка

И о тебе планирую помнить долго.

Видимо, аж до самого

катафалка.


Nevermore


Полюбуйся, мать, как тебя накрывает медь,

вместо крови густая ртуть, и она заполняет плоть;

приходилось тебе когда-нибудь так неметь,

так не спать, не верить, взглянуть не сметь

на кого-нибудь?


глянь-ка, волчья сыть, ты едва ли жива на треть,

ты распорота, словно сеть, вся за нитью нить;

приходилось тебе о ком-нибудь так гореть,

по кому-то гнить?


ну какая суть, ну какая божия благодать?

ты свинцовая гладь, висишь на хребте, как плеть;

был ли кто-нибудь, кем хотелось так обладать

или отболеть?


время крепко взялось калечить, а не лечить –

ты не лучше ничуть, чем рухнувшая мечеть.

был ли кто-то, чтоб ладно выключить – исключить,

даже не встречать?..


был ли кто, чтоб болела память, преснела снедь,

ты ходила, как тать, и не различала путь –

ни врагу пожелать, ни близкому объяснить –

и молиться больше так не суметь

никогда-нибудь.


Backspace


И катись бутылкой по автостраде,

Оглушенной, пластиковой, простой.

Посидели час, разошлись не глядя,

Никаких "останься" или "постой";

У меня ночной, пятьдесят шестой.

Подвези меня до вокзала, дядя,

Ты же едешь совсем пустой.


То, к чему труднее всего привыкнуть -

Я одна, как смертник или рыбак.

Я однее тех, кто лежит, застигнут

Холодом на улице: я слабак.

Я одней всех пьяниц и всех собак.

Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,

Что, похоже, дело мое табак.


Я бы не уходила. Я бы сидела, терла

Ободок стакана или кольцо

И глядела в шею, ключицу, горло,

Ворот майки - но не в лицо.

Вот бы разом выдохнуть эти сверла -

Сто одно проклятое сверлецо


С карандашный грифель, язык кинжала

(желобок на лезвии - как игла),

Чтобы я счастливая побежала,

Как он довезет меня до угла,

А не глухота, тошнота и мгла.

Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Ригведа
Ригведа

Происхождение этого сборника и его дальнейшая история отразились в предании, которое приписывает большую часть десяти книг определенным древним жреческим родам, ведущим свое начало от семи мифических мудрецов, называвшихся Риши Rishi. Их имена приводит традиционный комментарий anukramani, иногда они мелькают в текстах самих гимнов. Так, вторая книга приписывается роду Гритсамада Gritsamada, третья - Вишвамитре Vicvamitra и его роду, четвертая - роду Вамадевы Vamadeva, пятая - Атри Atri и его потомкам Atreya, шестая роду Бхарадваджа Bharadvaja, седьмая - Bacиштхе Vasichtha с его родом, восьмая, в большей части, Канве Каnvа и его потомству. Книги 1-я, 9-я и 10-я приписываются различным авторам. Эти песни изустно передавались в жреческих родах от поколения к поколению, а впоследствии, в эпоху большого культурного и государственного развития, были собраны в один сборник

Поэзия / Древневосточная литература