Читаем Фотосинтез полностью

Это что ж под тобой все плавится и кренится –

Хочется значительнее казаться? –

Столько Бога вокруг, что хочется три страницы,

А не получается и абзаца?

Столько Бога – на фотографиях все зернится,

Воздух горлу не поддается, глаза слезятся?

А паек принесут – так ты сразу тявкать да огрызаться?

Ты б и впрямь, чувак, соблюдал границы –

Все прекрасно видят тебя, мерзавца.


Это лучший мир, так и запиши себе, дьяволенок,

Не сжигать же тебе блокнотов, не резать пленок,

Не трясти на предмет стишков твоих дамских сумок -

Просто мы не любим одушевленных,

К ним и приближаться-то стремновато без пары рюмок,

А тем более – подпускать наших юных самок.

Это замечательный мир, один из прекрасных самых.

Так и запиши себе, недоумок.


26 февраля 2008 года. 


Адресат не указан


Если ты про мать - редко видимся, к радости обоюдной,

Если про работу – то я нашла себе поуютней,

Если про погоду, то город наполнен влагой и темнотой.

Если вдруг про сердце, то есть два друга, они поют мне:

«Я не той, хто тобі потрібен,

Не той,

Не той».


Если ты про моих друзей – то не объяснишь, как.

У того дочурка, у той – сынишка,

С остальными сидим на кухне и пьем винишко,

Шутим новые шутки и много ржем.

Если ты про книжку – то у меня тут случилась книжка.

Можно даже хвастаться тиражом.


Я даю концерты, вот за три месяца три столицы,

И приходят люди, приносят такие лица! –

Я читаю, травлю им всякие небылицы

И народ, по-моему, веселится.

И мне делается так пьяно и хорошо,

Что с тобой хотелось бы поделиться –

Если б ты когда-нибудь да пришел.


Память по твоим словечкам, вещам, подаркам,

Нашим теркам, фоткам, прогулкам, паркам –

Ходит как по горной деревне после обвала.

А у бывшей большой любви, где-то в ноябре

Первенец родился, назвали Марком.

Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,

Если бы когда-нибудь забывала.


Что ты делал? Учил своим параноидальным

Фильмам, фразам, таскал по лучшим своим едальням,

Ставил музыку, был ближайшим, всегдашним, дальним,

Резал сыр тупой стороной ножа.

За три года не-встречи дадут медаль нам.

Правда, руку на сердце положа,


Где-то после плохого дня или двух бутылок

Мне все снится твой кругло выстриженный затылок;

Иногда я думаю, что с тебя

Началась череда всех вот этих холодных и милых

Вежливых, усталых, кривых ухмылок

Мальчиков, что спят со мной, не любя.

Просто ты меня больше не защищаешь.

Вероятно, ты то же самое ощущаешь,

Где-то в самой чертовой глубине –

Хотя дай тебе Бог,

чтоб не.


Пайпер Боул


Что до Пайпер Боул – этот мальчик ее не старит.

Пайпер мнится – она с ним все еще наверстает.

Пайпер ждет, когда снег растает,

Слушает, как внутри у нее гудение нарастает,

Пайпер замужем, но когда-нибудь перестанет –

И поэтому копит на черный день: день, когда ее все оставят.


Что до мальчика Пайпер – то он мечтает о миллионах,

Ходит в баснословных своих очочках-хамелеонах,

От ладоней его холеных,

Очей зеленых,

Пайпер отваживает влюбленных и опаленных,

Называет мальчика «олененок»,

Все никак на свою отраду не наглядится,

Все никак ему колыбельных не напоется,

Он прохладный и ускользающий, как водица,

Между пальцев течет, а в руки все не дается;

Мать шипит ей: «Да он тебе в сыновья годится».

В Пайпер это почти проклятием отдается.


Что до Ричарда Боула, то он как загнанная лошадка.

Он измучен: дела у фирмы идут ни шатко

И ни валко; а игры Пайпер его смешат как

Все попытки позлее цапнуть его за пальчик.

Этот мальчик, наверное, денег и славы и алчет.

Ну а Пайпер со временем делается все жальче.


Что до Ким, ближайшей подруги Пайпер, то это икона стиля.

Как могло быть не так, при ее-то вкусе, ее-то теле.

Ким неловко, что мальчик Пайпер порой ночует в ее постели,

Ким хихикает: «Как же мы это допустили?»,

Но не выгонять же его на улицу, в самом деле.


* * *


Дальняя спальня, за спальней ванная, душевая,

На полу душевой сидит Пайпер полуживая

И ревет, и грызет запястье, словно овчарка сторожевая.

Ричард обнимает ее, целует в родную спину,

А потом в макушку, увещевая:

«Все уже позади, заканчивай эту травлю,

Ну поверила, ну еще одному кретину.

Детка, детка, я никогда тебя не оставлю.

Я уже никогда тебя

Не покину».


21-22 февраля 2008 года. 


Говард Кнолл

Здравствуйте, меня зовут Говард Кнолл, и я чертов удачник.

Аня Поппель


Говард Кнолл красавец, и это свойство его с младенчества отличает.

Его только завистник не признает, только безнадежный не замечает.

В Говарде всякий души не чает,

Он любую денежку выручает

И любую девушку приручает –

И поэтому Говард всегда скучает.


Старший Кнолл адвокат, он сухой и желтый, что твой пергамент,

Он обожает сына, и четверга нет,

Чтоб они не сидели в пабе, где им сварганят

По какой-нибудь замечательной блади мэри.

Кнолл человечней сына – по крайней мере,

Он утешает женщин, которых тот отвергает.


Вот какая-нибудь о встрече его попросит,

И придет, и губа у нее дрожит, и вот-вот ее всю расквасит,

А у старшего Кнолла и хрипотца, и проседь,

Он глядит на нее, как сентиментальный бассет.


«Я понимаю, трудно с собой бороться, -

И такая, в глазах его легкая виноватца, -

Но стоит ли плакать из-за моего уродца?

Милочка, полно, глупо так убиваться».


Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Ригведа
Ригведа

Происхождение этого сборника и его дальнейшая история отразились в предании, которое приписывает большую часть десяти книг определенным древним жреческим родам, ведущим свое начало от семи мифических мудрецов, называвшихся Риши Rishi. Их имена приводит традиционный комментарий anukramani, иногда они мелькают в текстах самих гимнов. Так, вторая книга приписывается роду Гритсамада Gritsamada, третья - Вишвамитре Vicvamitra и его роду, четвертая - роду Вамадевы Vamadeva, пятая - Атри Atri и его потомкам Atreya, шестая роду Бхарадваджа Bharadvaja, седьмая - Bacиштхе Vasichtha с его родом, восьмая, в большей части, Канве Каnvа и его потомству. Книги 1-я, 9-я и 10-я приписываются различным авторам. Эти песни изустно передавались в жреческих родах от поколения к поколению, а впоследствии, в эпоху большого культурного и государственного развития, были собраны в один сборник

Поэзия / Древневосточная литература