Foxy. Год лисицы

Лучше быть, чем не быть,
Лучше жить, чем не жить.
Лучше дать и балдеть,
Чем лежать и жалеть.

Свет из промытого окна был ярким и беспощадным. Номер не скрыт, – подумала женщина. Значит, автор хочет ответа. Не получит. Ничего того, что хочет этот автор, он от нее, Аликс, не получит. Как правильно по-русски: этот автор или эта автор?

А может быть, она, этот автор, уже получила все, чего хотела? Нет, наверно, не все, если возникла потребность сочинять стишки специально для нее, жены.

Аликс прижала руку к сердцу. Удар был направлен точно. Неужели она знает? – думала Аликс, невидящим взглядом смотря на старый тополь напротив. Вот та ветка, где только что зеленела птичка. Как трепетало ее горлышко! – Неужели она все знает? Знает, как мы живем. Как я страдаю… Значит, он рассказал. Значит, он говорит с ней обо мне… Нет, не думать.

Она, Аликс, несчастна. Она прячется за тяжелой дверью и не видит выхода. Окно? Под ним асфальт, и все кончится быстро. Нет, это недостойно. Она вырвется, выкарабкается, спасется. Сама себя спасет. Эта девушка с вороньим голосом хочет, чтобы она рассердилась. Разволновалась. Сделала что-нибудь. Порвала с ним. Уехала…

Что ж, она и уедет. Только не сейчас и без скандалов. И найдет то, о чем каждый раз просит судьбу, уходя в ночь, отправляясь в ночное плавание, тихо засыпая рядом с неверным мужем. Переплывет океан сна и яви. И на другом берегу найдет верность. Там, у себя на родине, она проживет свою подлинную, американскую жизнь. Своя земля даст ей надежного друга. Мужчину, который сам будет водить машину. И не предаст. И не будет врать, врать, врать… Такого, каким был отец.

Стоп. Такого, как отец, больше нет. И ничего этого не будет. Никуда она не уедет, не сделает того, чего ждет от нее эта «ах-спирантка» с ее поучительными стишками. А верность… Американская мечта… Что ж, пусть она и не исполнится. Просто птица была такая зеленая, такая зеленая в весеннем солнце. А песня той девушки – такая грустная, что до сих пор щемит сердце. Песня о том, как любовь исчезает в сиреневом тумане над бульварами, и восходит звездой, и сияет в полночном небе…

И Аликс, глядя в чисто вымытое окно, за которым голубели уже сумерки, не отнимая руки от сердца, тихо заплакала, бессильно и безнадежно, как плачут только жены, лишенные любви, жены, обманутые неверными мужьями, женщины, которым вечно предпочитают других… Как плачут Жены, любви не познавшие.

И, держа на расстоянии вытянутой руки мобильник – вот, и глаза уже не те, скоро старость, – она набрала номер своего психоаналитика.

* * *

Прошло три недели, как Алиса Деготь закрыла за собой фанерную, кое-как оклеенную пленкой под дерево дверь своей комнатушки. С третьего этажа блочного дома без лифта и мусоропровода неподалеку от станции метро «Текстильщики» добровольная затворница вышла на свободу.

В руках у златовласой девушки не было ничего. Но в кармане черного бархатного пиджака – в маленьком кармашке, согретая жарким и крепким молодым телом, лежала флэшка. А по сути – новый роман. Он назывался «Мармозетки» – тут Алиса решила рискнуть, уж очень ей нравилось слово, – и повествовал о девочках, покинутых отцами в трущобах московских предместий. Судьбы девочек тесно переплетались, как и судьбы их отцов, свивались в замысловатый узор и затягивались в такой тугой узел, который автору было под силу только рассечь – на последних страницах, конечно.