Фрагментация

Мама всегда очень мной гордилась. Она часто повторяла, что из меня вырастет такой же порядочный человек, как Пабло Пинеда. Я узнал потом, что Пабло очень похож на меня в плане отклонений, и решил, что стану таким же успешным, как и он, чтобы обрадовать маму. Но потом мама пропала. На очень долго. Навсегда. Я не знаю, насколько это долго. Мне сказали, что она умерла. Но я не поверил. Когда мама пропала, в наш старый дом заявилась уйма незнакомых людей с напряженными лицами. Они сказали, что моя мама очень меня подвела, а потом они отвезли меня в «лесной дом». Я до сих пор им не верю и очень сильно жду маму. Я так переживал по этому поводу, что врачи и сиделки стали наперебой меня успокаивать. Все они хотели, чтобы я не нервничал, потому что к моему изначальному диагнозу прибавилась куча еще каких-то жутких показаний. Я вообще это несильно чувствую. Только заметил, что иногда не могу нормально держать ложку или карандаш. Ладони иногда заворачиваются сами в себя. Вот ты вроде хочешь распрямить кисть, чтобы взять что-нибудь, а она все равно остается скрученная, словно ракушка. А пальцы шевелятся, как крабовые усы. Неплохо, что ими можно хоть что-нибудь хватать. Рисовать я уже, конечно, не могу. Но зато даже в таком состоянии я могу переворачивать страницы и читать. Правда, чтением это не назовешь. Доктора ужасаются, когда я начинаю читать. Слава богу, периоды «крабовых усов» недолговечны. Когда мне становится лучше, я даже могу записывать то, что читаю. Но очень редко.

Наш дом большой и красивый. В нем много комнат, правда, небольших по размеру. И каждая из них заполнена нами. Мы все очень разные. Я, например, считаю себя самым нормальным человеком в лесу. Ведь у нас полно реальных психов. Они не то что читать – говорить не умеют. Я ума не приложу, откуда у нас в стране столько ненормальных. Не знаю, всегда ли так было. Но сейчас к нам каждую неделю поступают новенькие. Врачи говорят, что на проживание в нашем прекрасном доме выстроилась целая очередь. Семь тысяч сто пятнадцать человек. Ужас просто! Тех же, кому стало лучше, в последнее время стали переселять в большую жизнь. Меня тоже отобрали. Сказали, что мы нужны обществу, должны работать и обзавестись кучей друзей. А еще мы должны получать какие-то социальные услуги по месту жительства, вроде социальной реабилитации, будь то массаж или рейттерапия. Последнее – это когда катаешься на старой спокойной лошади по несколько километров в день, а все, и даже лошадь, считают, что это помогает. С ума можно сойти! Я уверен, что лошадь уж точно плевать хотела на все эти методики, и для нее это сущее издевательство.

Я помню, как один раз мама оставила меня в кафе напротив нашего старого дома. Она купила мне всякой всячины и убежала по делам. Спустя какое-то время ко мне подошла компания нормальных ребятишек. Они жили по соседству, и я часто мог наблюдать их замысловатые игры из окна. Мне очень хотелось с ними подружиться, и я им улыбнулся. Они засмеялись. Потом один мальчик вылил молочный коктейль мне на голову, а второй мальчик раздал остальным ребятам картошку фри, которой они стали кидаться в меня. Картошка легко прилипала к моей голове, и очень скоро я стал напоминать смешное животное со множеством игл. Один раз я прочитал в книге про этого зверя. Его звали «пфе…ежи…ой». Я не читаю слова так, как читают их обычные люди. Слова разбиваются в моей голове на буквы, разлетаются в разные стороны и переворачиваются вверх тормашками. А потом они начинают жить своей жизнью и решать сами, соединяться ли с другими словами или нет. Диковинный маленький зверек с иглами разделяется на звук, который он так любит издавать, «пфе». Это я понимаю по устройству этого зверька, а вот звук «ой» – это, собственно говоря, иголки. Потому что человек, когда уколется, всегда говорит «ой». А вот то, что находится между двумя этими звуками, это и есть сам зверек. Он сам не так важен, как звуки, которые возникают из-за него.