Фрагментация

Сейчас на столе лежат пять книг. Я внимательно читаю названия и имена авторов. На первой изображена тень какой-то неведомой мне птицы. Птица со смешным хохолком и длинным коричневым хвостом парит над озером, вокруг которого ровной каймой выстроился сосновый лес. Где-то вдалеке виднеется большая лужайка, посередине которой стоит высокий дом. Автора зовут Кен Кизи, а книгу – «Полет над гнездом кукушки». Девушка стучит по ней пальцем с длинным фиолетовым ногтем и говорит, что эта книжка примерно про такое же заведение, как у нас. Ей интересно, смогу ли я ее «переработать». Я перекидываю буквы на обложке и пытаюсь пошутить. Но из рта вырывается какая-то чепуха. Девушка все равно смеется. Из вежливости, скорее всего. Вторая книжка, на мой взгляд, попроще. На обложке нарисован парень с седыми волосами. Чем-то похожим на сгусток электрических искр он отсекает голову другому парню, судя по выражению лица, не очень хорошему. Автора зовут Сергей Лукьяненко, а книгу – «Лабиринт отражений». Третья книга слишком сложная. Это видно по обложке. На ней ничего не нарисовано. Лишь мелким шрифтом написано: Йозеф Шварц «Генеалогия социальной эклектики». Книги без картинок на обложке всегда очень трудно читать. Четвертую и пятую книгу я лишь разглядываю мельком. Меня отвлекает социальная работница нашего «лесного рая». Она зашла проверить, все ли у нас в порядке. Работница садиться на кровать рядом с девушкой, смотрит на книги, всем своим видом показывая, что она тут хозяйка. Видно, что девушку смущает ее присутствие.

Я решаю как-то разрядить атмосферу, поворачиваюсь к работнице, смотрю на нее в упор и говорю:

– Трагиномичная габорская липа… – Я выдерживаю паузу и повторяю: – То есть трагикомичная заморская пила. Вы на нее похожи.

Социальная работница встает и переминается с ноги на ногу.

– Он сегодня с самого утра не в духе, – говорит она, – не стоит его долго оценивать.

Девушка начинает с ней спорить. Говорит что-то насчет социальной адаптивности. Я знаю, если она продолжит спорить, они поругаются и ее сюда больше не пустят. Это значит, что я не получу новые книги. Меня охватывает волнение. Я резко поднимаюсь и говорю, что возьму почитать первые три книги. Остальные пусть она принесет с собой в следующий раз. Девушка соглашается, говорит работнице, что мое анкетирование нужно по возможности скорее закончить. Работница ссылается на мою эмоциональную нестабильность. Я не спорю. Меня переполняет ненависть к ней, но я сжимаю зубы, молча забираю книги и выхожу из комнаты. Жаль, девушка не может оценить силу моей воли в тот момент. Я бы получил наивысший бал в соответствующей графе анкеты.

Прошло два часа. Я уже успел пообедать и перекинуться в картишки c Эвальдом. Он чертовски хорошо играет в «подкидного». Правда, после трех партий у него оживают фигурки на картах, и приходится сворачиваться. Я подхожу к окну и наблюдаю, как девушки-«оценщицы» собираются на поляне перед нашим лесным домом. Они что-то обсуждают перед тем, как сесть в машину. Будто не торопятся покинуть это унылое место. Моя оценщица поворачивается и смотрит на наш дом. Замечает меня в окне, улыбается и машет рукой. Я улыбаюсь ей в ответ и показываю два растопыренных пальца. «V» значит вендетта. Я смотрел когда-то фильм с таким названием.

Я всегда жду вечера. Сумерки дарят мне силы и вдохновение. Особенно если есть новые книги. Иногда я добираюсь до книг только ночью. Потому что пока дождешься, когда заснут мои сумасшедшие соседи, кажется, что сам «двинешься». Взять, к примеру, Ивара, парня с жутко скрюченными руками и постоянной пеной на пухлых губах. Он беспрестанно крутится и теребит одеяло. К этому еще можно привыкнуть. Другое дело Аскольд, взрослый и очень странный экземпляр. Он всегда прячется в шкаф, когда я вечером включаю ночник. Чтобы его не пугать, приходится читать книги под одеялом с помощью карманного фонарика. Тем более у нас режим. После десяти свет должен быть выключен. Свет фонарика слегка пробивается из-под одеяла. Но Аскольд уже спит. Это хорошо. Если он не будет спать, то засядет в шкафу и станет громко скрипеть зубами. Их у него, правда, почти уже не осталось. Недостаток кальция. Единственный, кто мне не мешает, это Эрвин, худой сутулый парень, очень спокойный. Он никогда не спит ночью, лежит и смотрит в потолок своими грустными голубыми глазами, бездонными, как море и его горе. У него точно оно есть. Иначе невозможно быть таким грустным. Правда, какое это горе, не узнать. Эрвин не разговаривает с десяти лет.