Фрагменты из воспоминаний футуриста

Радуемся, благодарим. Ставим на счет. Сезон начинается, и наши дела должны поправиться. Я сделал много рисунков тушью с улиц Нью-Йорка. В каком журнале Вы могли <бы> поместить эти зарисовки, единственные в своем роде и для русского глаза совершенно новые? Дома бедноты, старые постройки. Я пришлю Вам несколько матерьяла и эти рисунки. Матерьяла описательного, о городе Нью-Йорке. Мне кажется, Вы могли бы поместить этот матерьял в каком-либо журнале. В случае, если будет какой-либо гонорар, то я готов пользоваться половиной. Переводить деньги за границу сюда – не нужно, ибо у нас есть счеты с Вами, во-первых, а во-вторых, у меня имеется родственница в Уфимской губернии, куда и может быть направлена при удаче моя часть.

Сообщите насчет этих рисунков. Сейчас посылаю Вам три фото. Может быть, они Вам как-либо пригодятся. В октябре-ноябре надеюсь написать портрет Мейерхольда, который ожидается с труппой сюда. Запросите, пожалуйста, «Жизнь искусства», хотя бы по телефону, – интересуются ли они иметь мои статьи об американском кино, советских фильмах и театре Мейерхольда в Соед. Шт.?

Жму Вашу руку товарищески к Вам. Мария Никифоровна кланяется Вам и Вашей супруге. Как здоровье малютки-сыночка?

Давид Давидович Бурлюк.

16

1930, ноября, 2

Дорогой Эрик Федорович

Ваше деликатное письмецо доставило сегодня утром искреннее удовольствие. Я, Мария Никифоровна и мои друзья были порадованы Вашим одобрением рисунков, сделанных «окурком». Кроме высланного Вам уже этюда, в ближайшие недели мы пошлем Вам несколько образцов моего рисования, раз оно способно доставлять Вам удовольствие. Ободренный Вашими похвалами, в настоящее время я ежедневно делаю рисунки голов мокрой тушью.

Относительно Ваших указаний касательно американских художественных изданий, то в ближайшее время также начнем понемногу Вам их посылать. С нетерпением ожидаем Вашей второй монографии о Давиде Бурлюке как о поэте. Я очень хотел бы, чтобы Вы отыскали

Горьковский отзыв о футуристах, весна, 1915 год, в журнале, кажется, «Театр и искусство». Желательно было бы получение Вашей работы <в> возможно спешном порядке.

Мария Никифоровна шлет нежный привет Вашему «юному потомству». Поклон супруге, от которой мы имели одно письмо во время случившейся с Вами в прошлом болезни. Дружески жму Вам руку.

David Burliuk.

Мария Никифоровна напоминает мне об exlibris’e. (Совестно – примусь.) Статью о «Городе Муз» «Русск[ий] гол[ос]» вернул, была велика.

17

1930, декабря, 15, Нью-Йорк. Америка.

Дорогой Эрик Федорович.

Когда идешь по улицам Нью-Йорка и упадет взгляд на витрину Вестерн-Юнион, телеграфного агентства, читаешь: «Не пиши, а телеграфируй». Вот здесь, живя в Америке, особенно остро почувствовал я повыв не писать Вам, а телеграфировать, именно, в день получения от Вас рукописи «Поэзия Давида Бурлюка».

Я должен был идти работать в газету, и Мария Никифоровна читала Ваш труд первой. Она еще по телефону мне в редакцию передала свой восторг от прочитанного; в половине восьмого, за вечерним чаем, Мария Никифоровна начала читать мне вслух написанное Вами. Чтение заняло час пятнадцать минут. То, что Вы написали, прекрасно.

Я и ранее знал, что Вы являетесь художественным критиком, дегустатором в подвалах, где в бочках произведений таятся опьянения искусства – то пенящиеся, то коричнево-густые, окунающие в нирвану, или же прозрачные и светлые, как лимонноватый луч зари на снегах горных вершин.

Прежде всего нас тронуло посвящение Вашего труда Александру Эриковичу; мы понимаем, что в мальчике для Вас сфокусились все надежды, радости и…

К печатанию мы приступим в конце текущей недели, несмотря на переживаемый сейчас страной «Дяди Сэма» кризис, который, конечно, отражается и на нас, «сэмятах». Вы необычайно тонко и для меня – лестно произвели анализ моей творческой сущности. Я никогда не думал даже, что это может выйти так интересно, содержательно и значительно. Написанное Вами укрепило меня на дальнейшую более упорную работу.

Сразу по выслушании текста монографии я стал сравнивать в уме Ваше сочинение, последнее и прежнее, касающееся моей живописи. Я понял, почему как поэт я отражен Вами полнее и как бы с большей симпатией. Причина, мне кажется, ясна – Вы настоящий критик, Ваши суждения являются результатом знакомства с творческим матерьялом лица, о коем Вы пишете, рассуждаете. Когда Вы писали о Бурлюке – скрибе египетском со стеклянными глазами, калачиком сложившем ноги над миской галушек украинского воображения, то матерьял был у Вас пред глазами, Вы могли его просмотреть строка за строкой, перелистать в уме буква за буквой. Бурлюк-Поэт, Бурлюк-писатель – нечто мало знакомое, больше – еще даже неопубликованное, и тем более отрадно, что именно Вы были первым, кто компетентно, со знанием предмета, указал на меня и дал в руки современному читателю план, карту материка моего творчества.

Понятие «Бурлюк-живописец» – давно набившее оскомину и в конце концов также, пожалуй, хаотическое, сумбурное, кусковое; на этом имени до сих пор еще много арбузных корок старых насмешек, издевательства и нежелания знакомиться.