Франческа

Теперь я прочла текст, вырезанный мною на кресте десятью годами раньше. «Серафина. Скорбь вечна!». Помню, я написала так потому, что мама считала, будто я зря убиваюсь, что у соседей полно котят и я могу завести себе нового, как только захочу. Наверняка удастся найти кошечку такого же окраса. Мама так и не поняла уникальности животных — что их невозможно заменить, что дело не в окрасе. Я вспомнила, что говорил мне в больнице один из пожилых врачей. «Скорбь, — сказал он, — следует определенному алгоритму, который одинаков практически у всех, кого она настигает». Затем он перечислил последовательность определенных фаз, названия которых я уже забыла, и добавил, что у большинства людей это проходит именно так. Проходит примерно год — и самое трудное оказывается позади, и можно снова жить, как прежде.

«Скорбь как собака, — продолжал он, когда я выразила сомнения по поводу простоты этой теории. — Поначалу она следует за хозяином близко-близко. Но со временем, если продолжать идти, собака устанет, и расстояние увеличится». И со мной будет точно так же, заявил он. Со временем я уже не буду видеть свое горе, а лишь едва ощущать его присутствие.

Ясное дело, все это полная чушь, но у меня не было сил спорить. И сейчас, ощутив, как мне печально из-за смерти Серафины, как мне не хватает ее тепленького тельца рядом со мной в постели, я поняла, что смерть Поля будет идти за мной всю жизнь, как лающая собака. Никуда она не денется.

Отойдя на приличное расстояние от маленьких крестов, я всадила лопату в землю и начала копать. Земля оказалась мягче, чем я думала. Быстрые результаты вызывали у меня удовлетворение, однообразные движения успокаивали.

— Что ты делаешь? — спросил чей-то голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидела Ивана. Он смотрел на меня таким взглядом, от которого у меня всегда все внутри сжималось — словно я зверек, которого он выследил в лесу.

— А ты сам что делаешь? — спросила я. — Тебе что, больше нечем заняться, кроме как болтаться вокруг и пугать людей?

— Дождь пошел, — сказал Иван и посмотрел на небо.

Полностью поглощенная своей работой, я даже не заметила, как переменилась погода.

— Отлично, — ответила я. — Буду знать.

Не говоря больше ни слова, я продолжала копать. Мне подумалось: как странно, что Вильхельм, один из самых любимых мною людей, создал существо, которое вызывало во мне такое неприятное чувство самим фактом своего существования. «Разве Иван сделал мне что-то плохое?» — думала я, ссыпая землю всего в нескольких сантиметрах от его черных сапог.

Иван помогал отцу работать на участке, когда Вильхельм уже не мог. Однажды они с папой разругались по поводу договора, который дедушка заключил с Вильхельмом — в договоре было сказано, что Вильхельм останется жить в домике привратника, даже когда не сможет работать. Из-за этого договора папа считал, что не обязан платить Ивану большую зарплату, раз его отец живет тут бесплатно. Но однажды Ивану это надоело, он высказал свое недовольство, и после этого двери для него были закрыты. Несмотря на это, он регулярно наведывался в усадьбу. Всегда находился какой-нибудь крючок, который надо было забрать, или пила, принадлежавшая лично его отцу. «Появляется как привидение» — вздыхал порой папа. — Как настоящее привидение».

— Зачем тебе эта яма? — спросил Иван. — Животных не осталось, хоронить некого.

— Просто хочу проверить, как глубоко я могу прокопать, — ответила я. — Мне доставляет удовольствие сам процесс.

— Твоя мать будет недовольна тобой.

— Моя мать никогда еще не была довольна мной.

Вечером, когда я ушла к себе и легла спать, у меня начали болеть ладони. Какая же я дура, что столько копала без перчаток. Однако я подумала, что это все равно хорошо — физическая боль, на которой я могу сосредоточиться, более приемлемая, чем та, которую я ощущала от порезов на руках. Я позанималась физическим трудом, сделала дело. Несколько часов назад земля у Звериного кладбища была ровная. Теперь — нет. Я смогла что-то изменить. Однако заснуть у меня не получалось. В ладонях пульсировала кровь. Почему-то в голове вновь возникли мысли об Ароне Вендте. Вот чем стал для меня этот дом — местом, где я вспоминаю плохое. Арон Вендт — от одного имени у меня дрожь пробежала по телу. Арон с ключами от машины в руках, с дурацкой улыбкой, гордостью по поводу лошадиных сил в машине, разговорами по поводу ободов, сделанных по спецзаказу, и о дополнительном оборудовании. Чувство, что ты пассажир, не можешь управлять, не можешь решать, куда ехать, где остановиться, когда поворачивать назад…

От Арона пахло ментолом, когда он навалился на меня, шепча мне в ухо, чтобы я расслабилась. Привычным движением он откинул мое сиденье, дыхнул мне в ухо, шепнул, чтобы я успокоилось, что больно не будет, если я не буду напрягаться.

Я не хотела, чтобы он наваливался на меня, но все тело, казалось, отнялось, руки и ноги не слушались, как бы я ни старалась. Я была беспомощна, как тряпичная кукла.