Франкенштейн: Антология (2012)

И вновь мы выбрались на открытое пространство, к холму, усеянному пнями. С южного склона, искрясь, срывался водопад; упавшее дерево, точно подпора, прислонилось к утесу внизу. На полпути к вершине мы проехали могилу: четкий прямоугольник вскопанной земли и кособокий крест, приткнувшийся к пеньку. Это поразило меня. Какой одинокий пастух или отшельник-лесоруб скончался в этом забытом богом углу и кто потом похоронил его? И все же заброшенная могила некоторым образом вселила в меня чувство безопасности. Я не достиг края света, нога человека уже ступала здесь, если и не цивилизованного, то, по крайней мере, христианина, и люди еще придут сюда. В Ушуае я горел желанием бежать от цивилизации, искать неоткрытые тайны в диких местах, но где-то в процессе затянувшегося путешествия эти мысли трансформировались: наука сдалась инстинкту. С какой радостью я сейчас выпил бы с Клайдом Джонсом…

Мы приблизились к вершине холма и новому ряду деревьев, чьи накренившиеся под немыслимыми углами силуэты четко вырисовывались на темнеющем небе. Маленькие птички наблюдали за нами с безопасной высоты, бабочки порхали в зарослях, и их яркие крылышки вспыхивали в последних лучах заката. Мы подъехали ближе, и вдруг резкое хлопанье крыльев заставило меня вздрогнуть и обернуться: что-то темное поднялось с земли за моей спиной, на миг зависло в воздухе, а потом устремилось ввысь, медленно и тяжело, — гигантский кондор, с размахом крыльев около дюжины футов, оторванный от своей малоаппетитной для человека трапезы. Индеец словно и не заметил птицу, как не замечал меня. Я же съежился и пригнулся к передней луке седла. Когда мы огибали дерево, я оцарапал щеку о грубую кору, но от усталости совершенно не почувствовал боли; я не обращал внимания даже на маячащие впереди горы, покрытые снежными шапками и исполосованные белым — будто какой-то исполин вытер о склоны свои вымазанные краской пальцы. Горы казались не слишком высокими, но потом я смутно осознал, что мы сами забрались высоко, что мы достигли пика гребня и перед нами простерлось длинное ущелье.

Ухватившись за луку, я расслабил ноющие колени, зная, что двигаться дальше у меня уже нет сил, и надеясь, что мы скоро приедем или что наступит ночь, вынудив нас остановиться. Ночь уже надвигалась, туман висел низко, свет потускнел. Лошади тоже устали, повесили головы и ноги ставили неуверенно. Сейчас мы двигались по ровной местности, пересекая плоскую вершину горы и направляясь к склону. Миновав разверзшееся перед нами сухое русло ручья, мы вышли на поле, где когда-то росли деревья. Сейчас они все были изломаны, выворочены с корнями, а в сухих ветвях завывал ветер. Укрытия не было, ветер властвовал тут безраздельно. Застонав над нами, он, вдруг обезумев, бешено хлестнул по земле, по лошадям, по нам, едва не выбив меня из седла. Лошадь заржала, я вцепился в гриву, в луку и откинулся назад. Даже индеец вроде бы покачнулся от этого неожиданного порыва. Мох заструился по земле, точно кто-то поволок за собой длинные желтые ленты, мертвые деревья затрещали. Это был не кружащийся вихрь Ушуаи, а лобовой залп с края света, пустивший в полет тяжелые ядра туч.

Крепко держась за лошадь, я повернулся лицом к ветру. У меня перехватило дыхание. Я увидел последние скалы, замершие на краю земли; их подножия тонули в серых соленых волнах, а вершины — в черном океане туч. Лишь один миг я видел картину ясно, а потом хлынул ливень и океан скрылся в тумане. И доли секунды не прошло, как наступила непроглядная ночь.

Даже индеец спасовал перед бурей. Он повернул лошадей назад к деревьям и спешился, найдя скудную защиту у скалы, словно в воздвигнутом самой природой замке, чьи башни, колонны и шпили были из древнего камня, гладкого с южной стороны и поросшего цепким мхом с северной. Лошади стояли спокойно, мордами к скале, и хвосты их трепал ветер. Индеец снял с животных поклажу. Что ж, очевидно, этот уголок станет нашим пристанищем на сегодняшнюю ночь или на время бури. Я не знал, долго ли мы пробудем тут, не знал, собирался ли великан сделать привал, или его вынудил к этому ураган, да, в общем-то, мне было все равно, главное, что мы все-таки остановились. Я с трудом спустился на землю; суставы не разгибались, и боль пронзала все тело, словно сам костный мозг окаменел за время езды.

Я расседлал лошадь, вытащил спальный мешок и плащ-палатку, действуя чисто механически. Стреножив кобылу, надел ей на шею мешок с овсом, как показывал Грэм, и, хотя сам от голода был пуст, как воздушный шар, я слишком устал, чтобы тратить силы на еду. Лошадь поковыляла к остальным животным, которые сбились кучкой; их силуэты смутно чернели на фоне деревьев. Индеец, завернувшись в одеяло, прилег у подножия скалы. Я едва видел его. Кончики одеяла приподнимались, когда ветер старался добраться до нас, тыкался в углы и метался между скальными колоннами, чтобы потом обрушить всю свою ярость на деревья.