Франкенштейн

Настелив на пол чистой соломы, я забрался в мое убежище и устроился в нем, так как неподалеку показался какой-то человек, а я слишком хорошо помнил прием, который встретил в деревне накануне. Но еще до того я обеспечил себя пропитанием на целый день: украл кусок хлеба и черпак, которым было гораздо удобнее, чем горстью, черпать воду из водоема. Земляной пол оказался совершенно сухим, в доме топилась печь, частично обогревавшая свиной хлев, и крохи тепла проникали даже ко мне.

Теперь, когда у меня появилось все необходимое, я принял решение остаться в своем сарайчике до тех пор, пока никто меня не обнаружит. И неудивительно: по сравнению с моим прежним лесным жильем это был сущий рай. Я с удовольствием перекусил и уже собрался было отодвинуть одну из досок, чтобы зачерпнуть воды, как вдруг услышал звук быстрых шагов и увидел сквозь щель, что мимо моего укрытия спешит молодая девушка с подойником.

Это было совсем еще юное и безобидное с виду существо, непохожее на тех грубых крестьянок и батрачек, которых я видел. Одета она была бедно – в простую синюю юбку и полотняную кофту; светлые волосы заплетены в косу, а лицо выражало терпеливую грусть.

Девушка скрылась из виду, а спустя четверть часа показалась снова; теперь ее подойник были почти полон молока. Навстречу ей вышел юноша, еще более печальный на вид. Он произнес несколько слов, взял у девушки тяжелый подойник и сам понес его к дому. Девушка последовала за ним. Позже я снова заметил юношу: он шел в поле, расположенное за домом, в руках у него были какие-то орудия. Видел я и девушку, работавшую то в доме, то во дворе.

Внимательно осмотрев свое убежище, я обнаружил, что когда-то туда выходило одно из окон домика. Теперь оно было плотно заколочено досками. Но в одной из досок имелась узкая щель, сквозь которую можно было заглянуть в домик. Там виднелась маленькая, чисто выбеленная и почти пустая комната. В углу у огня сидел старик, опустив голову на руки. Молодая девушка убирала комнату; потом она достала какое-то шитье и села рядом со стариком, а тот, взяв неизвестный мне инструмент, принялся извлекать из него звуки даже более приятные, чем пение дрозда или соловья.

Седины и благородный вид старца вызывали почтение. Он играл прекрасную и грустную мелодию, от которой на глаза его слушательницы навернулись слезы; но он не замечал их, пока девушка не всхлипнула. Старец что-то произнес, и это прекрасное создание, отложив рукоделие, опустилось перед ним на колени. Он тотчас склонился и поднял девушку с такой доброй и полной любви улыбкой, что меня охватило сильное и совершенно новое для меня чувство: в нем смешивались радость и боль, но такие, каких я прежде не испытывал ни от холода и голода, ни от тепла и сытости. Я отпрянул от щели, так как не мог больше этого вынести.

Не прошло и получаса, как вернулся юноша с вязанкой дров на плечах. Девушка помогла ему освободиться от ноши и, взяв несколько поленьев, бросила их в огонь. Затем из сумки, висевшей у него на плече, юноша достал каравай хлеба и большой кусок сыра. Это обрадовало девушку; она мигом принесла из кладовой какие-то коренья и овощи, опустила их в котелок, налила воды и поставила на огонь. Потом она снова взялась за шитье, а юноша отправился в огород, где у него была какая-то работа. Часом позже девушка вышла и позвала его в дом.

Все это время старик сидел, погруженный в глубокую задумчивость, но по возвращении молодых людей оживился, и все трое принялись за еду. Их трапеза продолжалась недолго. Девушка снова взялась за уборку и мытье грубой посуды, а старик вышел посидеть на припеке перед домом – при этом он опирался на плечо юноши.

Меня поразил контраст между этими двумя людьми. Один был глубоким стариком с серебряной сединой и лицом, излучавшим доброжелательность и любовь; другой, молодой, стройный и гибкий, с правильными чертами, омраченными выражением глубочайшего уныния. Вскоре старик вернулся в дом, а юноша, прихватив инструменты, отправился в поле.

Зимний день недолог, и когда стемнело, я с удивлением обнаружил, что обитателям домика известен способ его продлить. Они зажгли у себя свечи, и я порадовался, что смогу по-прежнему наблюдать за своими соседями.

Молодая девушка и юноша провели вечер в многообразных делах, смысла которых я не понял; старик же снова взялся за свой поющий инструмент, который так понравился мне утром. Когда он закончил играть, молодой человек спустя некоторое время принялся издавать какие-то монотонные звуки. Смысла этого занятия я не понимал, но позднее узнал, что он читал вслух. Но в ту пору я и понятия не имел ни о чтении, ни о существовании письменности и книг.

Прошло еще небольшое время – и семейство моих соседей погасило свечи. Я догадался, что они улеглись спать.

2