Франкенштейн

Чтение поначалу приводило меня в недоумение, но мало-помалу я стал замечать, что, читая, он часто произносит те же сочетания звуков, что и в разговорах. Я сделал вывод, что на страницах книги имеются какие-то знаки, которые можно произнести вслух. Хотелось бы мне их понять, но ведь я, хоть уже и начал частично понимать их речь, все еще был далек от того, чтобы овладеть языком людей. Временами меня охватывало нестерпимое желание выйти из убежища и показаться им, но я понимал, что мне не следует делать этого, пока я не научусь внятно говорить. Только тогда, быть может, они смогут смириться с моим безобразием.

Я постоянно смотрел на обитателей хижины, и какой же ужас охватил меня, когда я увидел собственное отражение в водоеме! Сначала я отшатнулся, не поверив, что вижу себя, а когда понял, как я чудовищно уродлив, сердце мое наполнилось горькой тоской. Но тогда я еще не вполне сознавал последствия своего уродства.

День удлинился, солнце грело все сильней, снег таял, обнажая влажную черную землю. Работы у Феликса прибавилось, и угроза голода, нависшая в конце зимы над семейством, миновала. Теперь еды хватало на всех. В огороде появились зеленые растения, которые шли в пищу; и день ото дня их становилось все больше.

Каждый день в полдень старик отправлялся на прогулку, опираясь на плечо сына, если только не шел «дождь» – вот как, оказывается, назывались те потоки воды, которые обрушивались сверху. Это случалось нередко, но ветер с гор быстро подсушивал землю, и погода становилась все лучше.

Я продолжал вести ту же однообразную жизнь в укрытии. С утра я наблюдал за обитателями домика, а когда они расходились, засыпал; остаток дня я снова посвящал наблюдениям. Если ночь выдавалась лунная или звездная, я отправлялся в лес – добывать пропитание для себя и топливо для них. На обратном пути я расчищал тропинку или делал еще что-нибудь из того, что обычно входило в обязанности Феликса. Результаты работы, сделанной невидимой рукой, по-прежнему удивляли брата и сестру, иной раз до меня доносились слова «добрый дух» и «чудо», но тогда я не знал, что они значат.

Я постепенно учился мыслить и хотел как можно больше узнать о чувствах и стремлениях тех, кого втайне полюбил. Во мне появилась надежда, что я каким-то способом сумею вернуть этим достойным людям счастье. И во сне, и во время моих походов в лес перед моими глазами стояли почтенный седой старец, прелестная нежная Агата, мужественный и печальный Феликс. Я видел в них высшие существа. Тысячу раз я представлял себе, как появлюсь перед ними и как они отнесутся ко мне. Я знал, что мой облик вызывает отвращение, но надеялся, что со временем смогу добиться их расположения, а может быть, и привязанности.

Эти мысли придавали мне сил и подталкивали быстрее учиться человеческой речи. Голос у меня был глухой, низкий, но достаточно гибкий, и я уже довольно легко произносил те слова, которые знал.

Бурные ливни и тепло преобразили землю. Люди высыпали на поля и усердно принялись за весенние крестьянские работы. В рощах гремели птичьи хоры; на деревьях распускались молодые листья. Земля, еще недавно голая, холодная и бесприютная, теперь казалась садом, достойным богов. Я радовался великолепию природы; минувшее стерлось в моей памяти. Казалось, впереди мир и покой, а будущее озарено светом надежды.

3

А теперь я расскажу о событиях, превративших меня в то, что я представляю собой теперь.

В один из тех дней, когда обитатели домика, давшего мне приют, отдыхали от работы, я заметил, что лицо Феликса снова затуманено печалью. Он то и дело вздыхал, и в конце концов старик отложил в сторону свою гитару и спросил, в чем причина его грусти. Феликс ответил с наигранным легкомыслием, и старик снова принялся наигрывать живую мелодию, но вскоре раздался стук в дверь.

У дома стояла лошадь, а в седле – девушка, приехавшая верхом. С нею был местный крестьянин, который, видимо, служил ей провожатым. На незнакомке была дорожная одежда, а ее лицо скрывала густая темная вуаль. Агата, вышедшая на стук, что-то спросила, и в ответ девушка нежным голосом произнесла имя Феликса. Услыхав свое имя, Феликс опрометью выскочил из дома, незнакомка откинула свою вуаль, и передо мной предстало лицо неземной красоты. Волосы ее, черные как вороново крыло, были искусно уложены; карие глаза оказались живыми и блестящими, а на щеках играл нежный румянец.

При виде девушки Феликс просиял; вся его грусть исчезла. На его лице отразился такой восторг, что в этот миг он показался мне таким же прекрасным, как незнакомка. Она протянула Феликсу руку, которую он восхищенно поцеловал, назвав ее «прекрасной аравитянкой», помог ей сойти с лошади, отпустил проводника и ввел ее в дом. Там он что-то сказал отцу, а девушка опустилась перед стариком на колени и хотела поцеловать его руку, но он поднял ее и заключил в объятия.