Франкфурт 939

Рене постучал в дверь так, как должен стучать мужик – три мощных удара. Вышло громко, аж косяк затрещал. Открыла костлявая женщина с лицом болотной жабы. Кожа бледная с желтизной, нос крючком, подбородок острый, с бородавкой, на голове поросль сальных волос. У свиньи морда приятней. При виде Рене скривилась, словно навоза хапнула, уставилась на кулон церковного посланника у него на шее.

– Чего тебе? – спросила с такой неприязнью, будто какого-то побирушку на пороге увидела. – Мы вам ничего не должны. Со всеми долгами уже рассчитались, новые ссуды не брали и даже церковную десятину я исправно плачу. Десятая часть от ничего – это ничто. Так что нечего тебе здесь делать. Проваливай!

– Я ищу Пипина, – ответил ей Рене, не грубо, но строго.

– Не там ищешь.

– Ты его сестра?

– И что с того? Здесь этот гавнюк ни разу не появлялся. Ему плевать, как мы живём. На мать и на меня плевать. Он, поди, и не знает, что нас из дома выперли. Пришёл бы, поглядел, в какой халупе помирает с голоду его семья. Но нет, ему там хорошо под пятой Господа. Сбежал вслед за отцом к лёгкой жизни. Его кормят, одевают на те деньги, которые вы у нас забираете. Что, не помнишь меня, гад? Ты нас из дома выгнал. Нашего дома! Его мой дед построил, а вы забрали. Теперь там купец живёт со своей пухлой уродиной-дочкой. Наверно, выгодно продали, да?

Рене не любит эту часть своей работы. Ему не по душе отбирать у должников последнее имущество и выгонять людей на улицу, но что поделаешь, такие уж обязанности. Не он, так кто-нибудь другой займётся. Какая разница?

– Забрали? А когда деньги просили, думали, что отдавать не придётся?

– Сорок процентов сверху того, что взяли! Это же грабёж! – завопила на всю улицу мерзкая уродина.

– Никто вас не заставлял, – спокойно ответил Рене, хоть и хотелось осадить эту щипаную ворону.

– Но жрать-то хочется! – не унималась та. Жрать ей хочется. Рене сунул руку в кошель достал два пфеннига8. Поднял на уровень глаз. Жаба в них так и впилась жадным взглядом. Полфунта говядины, полдюжины яиц, буханка ржаного хлеба да пара лососей.

– Скажешь мне, где искать Пипина, и деньги твои, – предложил храмовник.

– Я его только на кладбище вижу. На могилу отца-то он чуть ли не каждый день ходит. Ему только до живых нет дела, – рассказала уродина покладистым голосом. Слюни так и побежали. Рене мучать не стал, протянул деньги. Жаба вырвала их, словно коршун, и хлопнула дверью перед носом.

«Вот те и благодарность. Как таких людей не любить? Так и охота к ним со всей душой, со всею добротой прийти ночью с факелом и подпалить сарай».

Храмовник постоял немного, набрал полный рот слюней, плюнул на дверь, да и ушёл. Вот незадача, кладбище на другом конце города, у ворот, что на пасеку. Выйти из этого свинарника к рынку, минуя базилику, а там через склады.

«Нет, лишний раз у церкви маячить неохота. Ещё Руперт увидит, пристанет с расспросами».

Можно мимо замка по району знатных особ, где каждый дом – собственная крепость. Сплошь стены и ворота, ровные мощёные дороги. Он сразу за амбарами с солониной и сырами. Дорога выведет к переулку пекарей, а оттуда рукой подать до кладбища, но этот путь Рене не выберет. Не хочет вспоминать, сколь многое он в жизни потерял. И так кошки скребут на душе всякий раз, как ведёт в темницу вора, посягнувшего на достояние церкви. Когда-то и он там жил. Сложись всё по-другому, сейчас бы с кубком пива грелся дома у камина.

Остаётся один путь – к реке и вдоль причалов до ремесленных кварталов. Можно и в обход города, конечно. Вдоль крепостной стены протоптанной тропой, но это долго.

В порту людей уже намного меньше. Рыбаки вышли на воду. Лодок столько, что можно реку запрудить. Плоты на переправе курсируют, возят людей на другой берег и обратно. Торговое судно ещё с рассветом прибыло, но из-за мертвеца начальник порта задержался и вон они, до сих пор не разгрузились.

Труп уже увезли.

«Быстро, однако. Наверно, Адалар подсуетился. Старик не жадный и исполнительный. Работа – его жизнь. Детей у него нет».