Франкфурт 939

В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда? Ты бы и рад дальше разбойничать, но попался и ждёшь казни? Не отчаивайся – на войне пригодишься! И с такими ублюдками доброму рыцарю воевать бок о бок? Ни чести, ни отваги, ни доблести.

Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.

Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.

– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?

«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».

Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.

– Сэр Рене, – удивился он.

– Я больше не рыцарь.

– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.

– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.

– За что?

– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.

– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.

Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.

– Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.

– Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, – грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. – Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.

– Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с войском герцога Эбергарда.

– Это ещё почему?

– Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.

«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»

Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой – везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.

Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула – ты за ней, а она уже у сундука.

Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.