Читаем Франко полностью

Живьем здесь погибает мысль живая Или бежит отсюда без оглядки!

Чем же отличается монархическая Австро-Венгрия от царской России? И тут и там населению подарена лишь «видимость свободы». Австро-Венгрия такая же «тюрьма народов», как и Россия. И здесь тоже источник силы правительства — в национальных распрях. И народы

Хотя из твоего и рвутся круга,

Но лишь напрасно дергают друг друга...

Надо объединиться — независимо от национальной принадлежности — и добиваться прежде всего освобождения от социального рабства. Вновь и вновь Франко повторяет: зло не в людях, а в социальном укладе. Против этого социального зла, против всего общественно-политического строя и нужно вооружать народ:

Не в человеке зло! А зла основа

Лишь глупость и устройство мира злого, —

Создание людей, что их же губит.

Вот зло, что до костей разъест все тело,

Чтоб в гневе стал ты с ним бороться смело.

Кто с злом не борется — людей не любит!

...Поэтическое слово Ивана Франко в конце восьмидесятых годов достигает необыкновенной силы. Чеканный, словно из бронзы вылитый, стих звенит. Он точен и выразителен.

Богатство стихотворных размеров и ритмов, строфики и композиции, широчайший круг тем и историко-культурных ассоциаций, разнообразие жанров — интимно-лирический, бытовой, пейзажный, сатирический, мифологический — вот что отличает поэзию Ивана Франко.

Вместе с тем все поэтические средства всегда и неизменно служат у него одной и той же идейной цели. Творчество Франко восьмидесятых годов может служить образцом единства идеи и образа, формы и содержания.

Поэт написал в тюрьме «сонет о сонетах» — знаменательное звено в цепи классических «сонетов о сонетах» (вспомним пушкинское «Суровый Дант не презирал сонеты...»). Совершенно по-своему, с отчетливой социальной окраской трактует Иван Франко свое отношение к задачам поэтического слова:

В былые годы Данте и Петрарка,

Шекспир и Спенсер милых воспевали.

В сонет, как в кубок, выкованный ярко,

Любви кипящее вино вливали.

Тот кубок немцы в меч перековали,

Когда их страсти разгорелись жарко:

Их «панцырный» сонет — капрал14, и марка На нем: кулак, и кровь, и взблески стали.

Мы, хлеборобы, что с ним делать будем?

Перековать опять придется людям Металл меча, что мастеру послушен,

На плуг — которым будущее вспашем,

На серп — чтоб жито жать на поле нашем,

На вилы — для авгиевых конюшен!

В тюрьме Франко написал рассказ «К свету». Попавший по недоразумению в тюрьму еврейский мальчик Иося учится здесь, у товарищей, грамоте, жадно читает, стремясь «к свету».

Но в камере темно. И чтобы иметь возможность читать, он становится на подоконник — к высокому тюремному окну. Выстрел охранника сбивает мальчика с окна, и тот, прижимая к ране книжку, умирает повторяя:

— Да... я... только... к свету...

Как и другие вполне реалистические рассказы Франко, рассказ «К свету» символичен. Путь народа к свету — это путь тяжкий и героический, путь под пулями, хочет сказать автор этого волнующего, озаренного чувством глубокого интернационализма рассказа.

16 октября 1889 года в газете «Дело» появилась заметка, в которой указывалось, что уже ровно два месяца Ивана Франко держат без суда за решеткой.

«Убожество властей», о котором писал Франко, сделалось слишком публичным и очевидным. Продолжать тянуть нелепое следствие было просто невозможно: 20 октября оно было прекращено,

арестованные выпущены, а 29 октября прокурор сообщил министерству юстиции и министерству иностранных дел, что привлекавшиеся к следствию «не имели намерения затевать какие бы то ни было социалистические и революционные действия против помещиков в Галичине и не помышляли также оторвать какую-нибудь часть от Австро-Венгрии»...

Михаил Коцюбинский, Иван Франко и Владимир Гнатюк. 1905 г. Фото.

Иван Франко. 1910 г.

Фото.

ОЩЕ перед арестом, в начале 1889 года, Франко делился с Драгомановым своими планами на будущее: «Мне очень хотелось бы со временем занять хотя бы место приват-доцента славянских литератур при здешнем (Львовском) университете. Правда, я понимаю, что такая доцентура по политическим мотивам была бы здесь чрезвычайно узким и скользким мостиком, но все же, кто его знает, как могут измениться обстоятельства...»

Выйдя «на волю», Франко решает защитить докторскую диссертацию и заняться более сосредоточенно научной работой.

Пришлось вести переговоры с руководителем кафедры литературы Львовского университета — консерватором и клерикалом Огоновским. Франко хотел было взять для своей диссертации тему: «Литературное движение русинов в 1848 году». Но Огоновский, услыхав, что речь пойдет об эпохе революции 1848 года, предупредил Франко:

— Прошу, чтобы это была в самом деле литература, а не политика!

После такого предупреждения от намерения пришлось отказаться. «У нас в 1848 году, — замечал Франко, — в самом деле литературы почти не было, а была только политика».

По той же причине пришлось отвергнуть и тему, над которой Франко долго и плодотворно работал: «Политическая поэзия Т. Г. Шевченко до его ссылки».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное