— Да, мессир. Двадцать семь лет. Почти двадцать семь лет назад вы ушли в тот поход. О Боже, как у меня тогда ныло сердце, и её высочество княгиня Констанс не находила себе места. Вестей всё не было, а когда они пришли, мы поняли, что лучше бы нам никогда не слышать их. Потом промеж придворных началась настоящая война. Всё шло в ход, даже память о вас и ту хотели уничтожить! — Глаза сестры Марии вспыхнули огнём, как мало походила она теперь на смиренную служительницу Божью. — Мы с княгиней все молились и молились за вас, прося у Господа спасти вас, вытащить из неволи. Но Бог не слышал! С юга приехал король Бальдуэн, с севера явились послы базилевса Мануила и предатель князь Торос. Забыл, как молил вас не воевать с ним! Забыл, как император разорял его землю, стал холопом его и рабом. Чуть не за волосы таскал сиятельную княгиню! Выгнали её в Латакию, во вдовий удел при живом-то муже!
Ренольд сжал кулаки, не знал он, что воспоминания о столь давно минувших днях смогут так задеть его.
— Долго госпожа моя там не прожила. Стала хворать и умерла, а перед смертью завещала мне месть. Но как я, слабая женщина, безродная служанка, могла отомстить? Но пуще всего велела мне государыня наша беречь Жослена, мальчика, которого я...
— Так это правда? — спросил Ренольд и понял, что на самом деле никогда и не сомневался в этом. Может, потому так и не хотел он заговорить об этом с пажом, которого сам посвятил в рыцари. Не врал, не болтал попусту, уходя в другой мир, верный Тонно́. — Но почему же ты...
— Мессир! — взмолилась монахиня. — Если уж позволили мне говорить, так слушайте и не перебивайте. А нет, так лучше прогоните! Ведомо мне, что не увидимся мы больше, и потому хочу, чтобы знали вы правду. По совету командора Тортосы отдала я Жослена в пажи славному рыцарю Бертье, собрату Дома воинов Храма, сама же удалилась от мира в монастырь на Горе Елеонской, в обитель Божью, в Святую Вифанию, дабы посвятить себя молитвам. Целых шесть лет я умоляла Господа о помощи, за всё это время не прикоснулась к скоромному, не произнесла ни слова, и потому все, кроме святой матери Иветты, считали меня немой. Всё шло своим чередом, пока однажды, уже на седьмом году моего монашества, не пришёл черёд предстать перед Господом сестре Дезидерии. Многие годы провела она в обители, как и я, замаливая грехи, однако даже и на смертном одре не решалась открыть исповеднику самый тяжкий из них, ибо в молодости зналась с самим дьяволом. Страшась ада, она доверила тайну мне, полагая, что я никогда не смогу никому рассказать о ней...
Монахиня сделала маленькую паузу лишь для того, чтобы перевести дыхание, и заговорила вновь:
— Сестра Дезидерия рассказала, что в юные годы, когда жила в Провансе, стала участницей сатанинских игрищ и треб.
Целые деревни в то время поклонялись там не Христу, а демонам. Церкви пустовали, потому что никто не мог найти для них священников, те же отцы, которые отваживались отправиться туда с именем Господним, пропадали в лесах, гибли в болотах, даже если двигались в сопровождении солдат. Стоило им сделать привал в лесу или около него, как начинались странные вещи: то глубокий беспробудный сон охватывал людей, то, напротив, начинали они грезить наяву и разбегались в страхе перед огнедышащими демонами и ужасными чудовищами. Только один отец Альберт не оставил прихода, но вовсе не из-за святости своей, ведь он и был главным слугой сатаны в тех местах. Приспешники нечистого ничего не боялись, зная, что солдаты и священники никогда не пройдут через заколдованные чащи. Между тем Альберт тот имел одну нужду. Он мечтал найти святой сосуд, в который собрали кровь висевшего на кресте Иисуса...
— Зачем дьяволу священная чаша? — не сдержался удивлённый князь и предположил: — Может статься, он хотел навредить христианам?