Франкский демон

Нет ничего важнее для полководца, чем восхищение солдат, их вера в то, что с ним они не пропадут, одолеют любого врага, каким бы сильным, каким бы страшным он ни казался. Доверие воинов и любовь подданных, вот основа, которая крепче любого постамента для престола любого правителя, особенно если власть получил он не по наследству, не принял из рук отца или другого родича, а добыл в борьбе, долгие годы не выпуская из рук меча. Такие короли не теряются в трудный момент, не спрашивают, хлопая глазами, у подданных, что же мне теперь делать, как поступить? Такие правители знают ответы на эти вопросы. Выслушав мудрых советников, они сами, тщательно взвесив все «за» и «против», принимают решения.

И всё же, несмотря на радость, переполнявшую душу Салах ед-Дина, после разговора с пленниками у него в душе всё же остался какой-то неприятный осадок.

«Как он сказал? — Султан нахмурился, стараясь вспомнить слова, произнесённые гордым и дерзким врагом перед смертью. — “Таков обычай владык, и моя нога лишь ступала по ещё тёплому следу того, кто шёл впереди меня”? Кажется, так... Неважно, главное, он был прав. Абсолютно прав. Но прав и я, потому что важно не то, как берут власть, а чего ради её берут, как поступают потом. Если деяния владыки ведут к процветанию подданных, возвеличиванию веры — правда на его стороне, какими бы методами он ни пользовался. А хитрость, как же без неё на войне? Франки не понимают этого, что ж, им же хуже. Разве я подобен этому глупцу из Мангураса? Нет, конечно, нет. И всё же... предательство... Предательство... — Эта мысль и тревожила больше всего. — Король, приближающий к себе предателей, рано или поздно и сам может стать жертвой предательства одного из них...»

От размышлений о природе власти, которые неминуемо приходят в голову каждому правителю, султана отвлекло воспоминание о глупце, решившем отличиться перед битвой. Чего он добивался? Лишился жизни, добро бы в бою, а то...

Внезапно Салах ед-Дин понял, отчего теперь ему так не давал покоя незадачливый боец. Кобыла, его кобылу полководец запомнил, потому что довольно долго наблюдал за её хозяином, разъезжавшим между двумя армиями. Тогда её забрал победитель, но теперь...

«И халат его, — мелькнуло в голове у султана. — Ну, конечно, тот рыцарь взял всё, а теперь его добычей завладел кто-то из моих воинов. Всё правильно... Нет, неправильно!»

Как же живучи страхи, что некогда поселились в сердце человека! Тот, кто многие годы ждал подлого удара, даже в момент собственного триумфа не забыл о том, как вскакивал ночью в холодном поту, преследуемый кошмарами, полными злобных убийц. В одно мгновение Салах ед-Дин понял: воин, который сидит в седле лошади покойного глупца из Мангураса, не правоверный, хотя всё, и одежда, и головной убор, и даже сапоги, всё, вплоть до сабли и пики, которой он как будто бы небрежно поигрывает, время от времени подкидывая в руке, обличает в нём сарацина. Что-то неуловимое, что-то такое... Внезапно султана осенило:

«Шпоры! У него франкские шпоры! О Аллах! Взгляд! Он смотрит сюда! На меня!»

Повелитель всего Востока не успел даже шевельнуться, но переодетый христианин словно бы прочитал мысли султана и, осознавая, что раскрыт, пришпорил кобылу, развернулся и помчался прямо на счастливого победителя латинян, поднимая над головой пику. Салах ед-Дин не понимал, что он кричал, но догадывался.

— Подохни! Подохни, сволочь! Подохни, предатель! — вопил воин по-французски.

Всё происходившее казалось настолько невероятным, что растерялись даже опытные стражи, чьей единственной обязанностью являлось обеспечение безопасности господина Кто-то бросился наперерез, но поздно — всадник уже метнул пику! Однако, по счастью, меткостью он не отличался, и она, просвистев в воздухе, угодила в кого-то из свитских султана, но и его не убила, а лишь ранила.

Больше ничего латинянин сделать не успел. Несколько рук вцепились в уздечку коня, в одежду всадника, и тот в считанные мгновения оказался на земле, а потом его с закрученными за спину руками притащили к подножию постамента, на котором возвышался трон Салах ед-Дина.

Взлетела к небу сабля одного из стражей, но султан сделал знак и спросил через толмача:

— Ты — христианин, ведь так?

— Да, — ответил тот по-арабски.

— Ты знаешь язык правоверных?

— Смотря по тому, кого ты называешь правоверными. Твой язык я знаю, если хочешь спросить меня, спрашивай. Переводчик не нужен.

— Я вижу, — согласился Салах ед-Дин и подумал: «Что ж, князь Ренольд, как видно, вы ошиблись, и среди христиан есть такие, кто предпочитает победу любой ценой победе в честном бою!» — Как твоё имя? Откуда ты родом?

— Меня зовут Жослен, — нехотя произнёс рыцарь, — прозывают Ле Балафре, по-вашему — аль-Маштуб. Я родился в Антиохии.

— Ты благородный человек?

— Я — рыцарь.

— Зачем же ты хотел убить меня столь подлым образом?

— Не тебя.

— Вот как? — удивился повелитель всего Востока. — А кого же?

— Предателя.

«О Аллах! — взмолился султан. — Все сегодня как сговорились! Только и разговоров, что про предательство! Когда-нибудь это кончится? Ну и денёк!»