Франкский демон

Иногда говорят: вот, мол, пошли по шерсть, а возвратились сами стрижены. Экспедиция обернулась не просто поражением — катастрофой. Божественной особе базилевса впервые на протяжении всего его правления угрожали плен или гибель. Он и сам впоследствии сравнивал случившееся с побоищем у озера Ван немногим более столетия назад[29].

Едва улёгся шум в зале, король заговорил вновь.

— Некоторые благородные рыцари, наши товарищи-крестоносцы, — произнёс он медленно, — также находились в рядах византийского войска. Они пали, как и подобает славным мужам, честно сражаясь за веру... Возможно, у кого-то из вас были в армии базилевса родичи, друзья или знакомые, скоро известия об их судьбе так или иначе достигнут вашего слуха. Дай Господь, чтобы она не оказалась такой же печальной, как участь моего родственника, которого я потерял там. Я говорю о Бальдуэне Антиохийском, сыне кузины моего покойного батюшки, покойной княгини Констанс.

Он сделал небольшую паузу, дожидаясь, когда вновь заволновавшиеся придворные успокоятся, и закончил:

— Но есть среди нас человек, которому геройски погибший родич мой был близок почти как сын. Разрешите же мне выразить особые соболезнования присутствующему здесь сеньору Ренольду, ибо воспитанник его во главе отряда латинян доблестно сражался под знамёнами императора Мануила и отдал жизнь во славу Господа нашего, во имя Пресвятой Девы и Церкви Христовой.

Князь совсем забыл о младшем сыне Раймунда де Пуатье и Констанс. Бальдуэн исчез из его жизни одиннадцатилетним отроком в тот день шестнадцать лет назад, когда орды Магреддина со всех сторон обрушились на дружину Антиохии, возвращавшуюся домой после удачного набега. Боэмунда Заику и его брата разделяли всего четыре года: мальчик появился на свет практически одновременно с гибелью отца, и двадцатидвухлетняя вдова назвала второго сына именем кузена, молодого короля Бальдуэна Третьего, явившегося на помощь осаждённой Антиохии.

Четыре года, а каким разными выросли эти дети! Старший, злобный, трусливый и завистливый, и младший — настоящий рыцарь, такой, какими изображают их в своих песнях французские труверы. Юность его прошла при дворе Мануила — не самое удачное место для будущего рыцаря, — вместе с тем Бальдуэн, как верно выразился нынешний иерусалимский правитель, был если и не сыном, то воспитанником Ренольда, ведь именно он посадил младшего из детей Раймунда на коня. Что ж, спустя немногим более двадцати лет после этого первого значительного, хотя в общем-то всего лишь символического события своей жизни, Бальдуэн не посрамил человека, на какое-то время заменившего ему отца. Как и полагается настоящим рыцарям, героям романов, княжич и его дружина бросились в битву по первому приказу сюзерена и все до одного полегли в неравной сече на глазах у зажатых турками между скал и неспособных не то что что-либо сделать, в буквальном смысле пошевелить руками, воинов великой армии. Её великий предводитель Мануил Комнин, чья личная охрана превосходила численностью любую из дружин, которую когда-либо за всю историю Левантийского царства оказывались способны выставить в поле князь Антиохии или король Иерусалима, в панике бежал, бросив войско на произвол судьбы.

Слушая рассказ юного короля, Ренольд вдруг вспомнил Абдаллаха, товарища по заключению, которого франки считали отпетым вралём. Разве не говорил он, не предсказывал тоща скорого заката Комнинов? А ведь в Византии только что начался десятый год индикта. Всё пока выходило так, как и предсказывал Рамда́ла. Князю стало жаль врачевателя и звездочёта, который не дожил до момента, когда сбылось его пророчество — восторжествовала правда, за неумение скрывать которую от владык судьба так жестоко наказывала искусного лекаря и колдуна. Как-никак именно он, язычник, спас жизнь христианскому рыцарю, предрёк ему скорое освобождение, почёт и богатство, много лет жизни и немало славных деяний.

Жалко? Но отчего же? Да просто оттого, что Рамда́лы более уже не было среди живых.

Когда князь наконец приехал в Иерусалим и встретил при дворе короля своего нового слугу, Жослена Храмовника, тот и рассказал господину недлинную историю их путешествия, которое чуть не закончилось сразу же, как только новоиспечённые караванщики миновали ворота. Абдаллах немного отстал, он единственный из беглецов, изображая купца — по словам пажа роль эта как нельзя более удавалась Рамда́ле, — ехал на ослике, все прочие тащились пешком. Вдруг Хасан, схватив Жослена за рукав, прошептал встревоженно: «Беда, друг! Беда!»