Гизо, как и в целом доктринеры, пытался примирить «новую», постреволюционную Францию со «старой», дореволюционной, подчеркивал связь между ними. Революция была для него не каким-то изолированным фактом, а событием, имеющим глубокие исторические корни. Эта мысль нашла яркое отражение в курсе лекций по новой истории, прочитанном Гизо в Сорбонне в 1820–1822 гг. Он писал: «Я хотел доказать, что усилия, употребленные нашим временем к установлению в государстве политической свободы и ее гарантий, не заключали в себе ничего нового или странного; что в продолжение всей нашей истории, более-менее безвестно, более или менее неудачно, но уже неоднократно, Франция бралась за это дело; что, схватившись за него с жаром и страстью, поколение 1789 г. было и право и не право: право потому, что оно возобновило великую попытку своих отцов; не право потому, что приписывало себе ее честь и изобретение, и почитало себя призванным, на основании одних только идей и своих желаний к созданию совершенно нового мира. Я хотел, таким образом, служа интересам современного общества, пробудить в нем справедливость и сочувствие к нашим нравам, к тому старинному французскому обществу, которое, на продолжении пятнадцати столетий, трудолюбиво и славно собирало для нас доставшееся нам наследство цивилизации»[239]
. Гизо был прав, утверждая, что «забвение своего прошлого и презрение к нему составляют в народе важный недостаток и великую слабость»[240]. Итак, Гизо подчеркивал, что борьба за глубокие преобразования была далеко не новой в истории Франции, новыми были только формы, но суть – борьба за свободу и порядок, то есть борьба против деспотизма и произвола, началась задолго до революции. Гизо развивал эту мысль и в курсе лекций по истории цивилизации во Франции и в Европе (1828–1830 гг.). История Франции показывает, писал Гизо, что «мы не такие мечтательные утописты, как нас обвиняют. Цель, к которой мы стремимся, в сущности та же, что цель наших предков: подобно нам, они трудились над освобождением и воспитанием, нравственным и материальным, различных классов нашего общества; подобно нам, они старались создать гарантии хорошего заведования общественными делами, прав и вольностей частных лиц, в свободных учреждениях и в действительном участии народа в управлении»[241]. Таким образом, полагал Гизо, французская революция была не только изолированным кризисом, мечтой поколения, охваченного революционным пылом; она была естественным продолжением всего хода французской истории; революция – это ускоренное развитие того процесса, который уже в течение пятнадцати веков Франция рассматривала как прогресс в развитии цивилизации[242].Главную причину революции Гизо усматривал в том, что королевская власть, особенно начиная с Людовика XIV, порвала все связи, соединявшие ее с формирующимся обществом, с третьим сословием, терявшим свое прежнее политическое значение и большую часть своих свобод. Королевская власть перестала быть выразителем общенациональных интересов и наряду с аристократией стала тормозом на пути прогрессивного развития французского общества. Именно отказ королевской власти от проведения коренных преобразований, требуемых обществом, явился, по мнению Гизо, главной причиной революции. Однако он не выступил с резкой критикой Людовика XVI и его окружения, поскольку «они так дорого заплатили за свои ошибки, и такою горькою ценою их искупили, что было бы очень жестоко постоянно бередить их память»[243]
. Гизо полагал, что ответственность за революцию лежала не только на Людовике XVI, но и на всей французской нации: «Нация, стремившаяся стать свободной, не может оправдываться тем, что она, как толпа, была подчинена безумным или извращенным желаниям своих руководителей»[244]. Гизо считал, что возникновение революции во Франции было результатом общих ошибок, допущенных всем «поколением 1789 года». Как видим, в своей оценке причин Революции Гизо близок идеям, развиваемым в современной историографии: главные причины Революции – это причины социально-политического характера, неспособность власти адекватно отвечать на модернизационный вызов.