Франсуа Вийон

Не исключено, что поэт осмеливался обличать и самого Бога. Во всяком случае, его смирение свидетельствовало не столько о глубине веры, сколько о признании собственного бессилия. Судьба склоняется перед всесилием Бога, и вот ее-то, несправедливую судьбу, человек все же может покритиковать. Она обрушивалась на великих. Она сыграла не одну злую шутку с могущественными правителями. Она столь же дурно обращалась с сильными мира сего, как и с несчастным Вийоном, но разве могла она поступать иначе? Если бы дело было только в ней… Ведь такова же была Божья воля… Последние строки, где Судьба обращается к поэту, граничат со святотатством.

Вот Александр, на что уж был велик,
Звезда ему высокая сияла.
Но принял ял и умер в тот же миг;
Царь Альфазар был свергнут с пьедестала,
С вершины славы, — так я поступала!
Авессалом надеялся спроста,
Что убежит, — да только прыть не та —
Я беглеца за волосы схватила;
И Олоферна я же усыпила,
И был Юдифью обезглавлен он…
Так что же ты клянешь меня, мой милый?
Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон![24]

Таким образом, перечислив знаменитые примеры языческой и библейской истории, снабдив перечень несправедливых кар, низводящих сильных мира сего до уровня несчастного поэта, троекратно повторенным советом, который в равной мере является и уроком стоицизма, и уроком христианского смирения, Судьба внезапно с яростью напоминает, что она всего лишь должница библейского Бога: без него она поступала бы еще более жестоко. То есть автор как бы обращает внимание на причастность Бога к творимому ею злу.

Знай, Франсуа, когда б имела силу,
Я б и тебя на части искрошила.
Когда б не Бог и не Его закон,
Я б в этом мире только зло творила?
Так не ропщи же на Судьбу, Вийон[25]

Поэт довольно хорошо запутал следы и мог не опасаться, что какой-нибудь дотошный богослов возьмет и отправит его за ересь на костер. Однако все поняли, что Судьба в данном случае — это Бог Вийона, не решавшегося утратить последнюю надежду.

Он отнюдь не был убежден в справедливости Всевышнего. И хорошо выразил свои мысли, вспомнив про святую когорту, которая отправилась в ад за Христом: этих князей неба трудно представить себе в адском пламени. Конечно же, им удалось избежать наказания. Привилегии существовали испокон веков. А когда речь заходит о вечности, тут самая важная привилегия — чтобы не припекало ягодицы.

В тех же случаях, когда Вийон пытался выразить свое позитивное видение религии, оно оказывалось весьма наивным. Балладу, посвященную памяти пьянчужки Жана Котара, можно толковать двояко: и как обвинение в адрес несимпатичного прокурора, и как эмоциональное оплакивание умершего собутыльника. Однако в ней содержится также определенное представление о рае и святых таинствах. Как бы ни смеялся Вийон, он одновременно просил великих пьяниц — оскандалившегося Ноя, кровосмесителя Лота и распорядителя пира в Кане, — несмотря на все свои гнусности оказавшихся в конечном счете в раю, помочь своему собрату.

Отец наш Ной, ты дал нам вина.
Ты, Лот, умел неплохо пить,
Но спьяну — хмель всему причина! —
И с дочерьми мог согрешить;
Ты, вздумавший вина просить
У Иисуса в Кане старой, —
Я вас троих хочу молить
За душу доброго Котара[26].

Котар, «пристроенный» в раю. Если бы не сочиненная Вийоном молитва Богоматери, можно было бы подумать, что он был неверующим. Создавалось впечатление, что поэт вообще не принимал ничего всерьез и смеялся даже над своим собственным спасением. На самом деле это впечатление было обманчивым, поскольку своим спасением он все-таки дорожил, причем указания на это можно найти и в «Большом завещании» и в «Балладе повешенных». Однако Вийон верил в Бога, но не в себя. И в тот самый момент, когда играл в прятки со смертью, открыто говорил о том, что надеется только на Богоматерь и на святых.

Я завещаю первым делом
Заботу о душе своей
Тебе, Мария. В мире целом
Лишь ты от дьявольских когтей
Ее спасешь. Я не грешней
Других, а потому взываю:
О Дева, смилуйся над ней
И приобщи к святому раю![27]

И, уже видя себя в мыслях повешенным, он продолжал с тем же пылом говорить о своей надежде: