Франсуа Вийон

Простите нас, ведь мы должны предстать
Пред Сыном Пресвятой Марии.
С нами Будь милосерден, Господи, и в пламя
Не ввергни нас на бесконечный срок.
Зачем умерших поминать хулами,
Молитесь, чтоб грехи простил нам Бог[28].

Вийон не стремится оправдаться, а апеллирует к Божьей любви. Он рассчитывает лишь на милосердие Христа, о чем и говорит в самом начале «Большого завещания», совершенно недвусмысленно взывая к «надежды даром наделенному» Богу.

Я, видно, грешен, всех грешней
И смерть не шлет Господь за мною,
Пока грехи души моей
Я в муках жизни не омою.
Но коль раскаюсь я душою
И так приду на Божий суд.
Оправдан буду я Судьею
За все, что выстрадано тут[29].

В качестве единственного своего достоинства он называл отсутствие злобы. Из Евангелия он запомнил предупреждение: «Не судите, да не судимы будете!»

Ведь не монах я, не судья,
Чтоб у других считать грехи!
У самого дела плохи[30].

Впрочем, сам он не слишком верил тому, что говорил, и весьма прилично отделал в своих стихах тех, кто был повинен в его несчастьях. Однако «Баллада повешенных» возвращает нас к его основному устремлению — Вийон не смел и надеяться лицезреть Бога в раю, и все, к чему стремился — избежать ада.

Христос, Господь всего под небесами,

Не дай в удел нам вечный ад с чертями,

Чтоб каждый искупить грехи там мог[31].

ЗАВЕЩАНИЕ

Важнейшее место в такого рода религии принадлежало завещанию. Приготовленные заранее либо наспех составленные последние распоряжения являлись завершающим жизнь деянием, способным уберечь от ада. Церковь, заинтересованная в щедрых подаяниях верующих и прекрасно понимавшая, что отрывать от наследников легче, чем от себя, испокон веков благословляла тот решающий момент, когда составлялось исполненное благих намерений завещание: в доходах епархий и монастырей весьма значительную роль играли завещанные «дары» сильных мира сего, а церковная казна постоянно пополнялась «случайными» доходами — оставленными по завещанию деньгами, благочестивыми пожертвованиями, платой за пышные похороны и поминки.

Написанное в 1418 году завещание Робера Може, председателя Парламента, дает полное представление о географии парижской набожности: сто двадцать пять месс в провинциальных церквах, в тех местах, где у него или у его близких были какие-либо доходы, пятьсот месс в Париже, в монастырях нищенствующих орденов — доминиканцев, кордельеров, августинцев, кармелитов, — и двадцать месс в часовне коллежа в Дормансе. К этому добавлялись еще панихиды в богадельнях «Божий дом», «Божьи девы», «Святого Духа» на Гревской площади, «Детский приют» у ворот Сен-Виктор, в монастыре у бегинок, в Сент-Авуа, в часовне Одри.

Нотариусы, которым по бедности словарного запаса трудно было четко определить суть происходящего, старались тем не менее как можно точнее передать юридическую сторону дела. «Мы отдали, вручили, пожаловали, даем, вручаем, жалуем…» — формулировали работавшие в канцелярии принца нотариусы мысль своего работодателя. «Желаем и приказываем…» — писал король своим чиновникам. «Дарю, уступаю, передаю…» — писал состоятельный горожанин. А суть сводилась к тому, что если заказать службы в пятнадцати церквах вместо одной, легче умилостивить Бога.

Откликнуться на сбор пожертвований, бросить звонкую монету в церковную кружку, подать милостыню нищему, заказать мессу в церкви или часовне, годовую панихиду в монастыре, завещать что-то богадельне — все сводилось к одному. Можно было положить хлеба или монет в корзины, которые на веревке спускали вниз заключенные из тюрем в Шатле и Фор л’Эвеке. По той же причине вступали люди и в разного рода братства, остающиеся в живых члены которых сопровождали умерших в последний путь, а по праздникам молились за спасение их душ.