Франсуаза Саган

Там пил ликер Пикассо, писал, глядя на море, Борис Виан, Мулуджи пел во время ужина в старом рыбацком бистро, открытом в 1885 году, когда Ги де Мопассан [252]назвал Сен-Тропе, где так долго жила Франсуаза, «девой моря» [253]. Она и ее друзья оставили о «Понш» и радостные и грустные воспоминания, в зависимости от дня, месяца, года. Альберт умер, Марго сохранила отрывочные воспоминания:

«Франсуаза поднималась в четыре часа пополудни, она писала в постели… Любила играть на фортепьяно, а Джульетта Греко пела о Сен-Жермен-де-Пре… Ночами играли в карты… Мы жили как в семье. Мой муж ходил встречать Франсуазу на вокзал Сен-Рафаэль… Когда снимали “И Бог создал женщину…”, Брижит Бардо ходила по “Понш” обнаженная. “Прикройся, ты некрасивая”, — сказал ей Альберт. “Я не красивая?” — воскликнула изумленная Брижит».

В Сен-Тропе Франсуаза Саган и Брижит Бардо чувствовали себя тем более комфортно, что родители отправили их туда перед войной на каникулы. Как и Анабелла, которая приехала туда впервые со своей матерью в 1932 году, в возрасте четырех лет. Для Жан-Клода Мерля, старого проказника Сен-Жермен-де-Пре, бывшего организатора дискотеки, расположенной на улице Сен-Бенуа, Сен-Тропе стал постоянным местопребыванием. Этот беспечный весельчак, считавший своим призванием веселить современников, привлек Франсуазу к участию в организации в отеле «Понш» нелепой конференции по пчеловодству.

«Мы заказали афиши. Местная пресса сообщила о готовящемся мероприятии со всей серьезностью. Никто не мог предположить, что это розыгрыш. Из Моля (Вар) приехало много пчеловодов. Когда вошла Франсуаза в полосатой желто-зеленой майке, зал был полон. Майками под пчелиный окрас всю компанию снабдил бутик “Шоз”. В течение часа она молола чушь и в итоге сравнила пчелиную матку с английской королевой. Пчеловоды, наконец поняв, что им морочат голову, в ярости уехали. Альберт Барбье, естественно, тоже был недоволен. Дело закончилось пирушкой».

О деньгах

«Каждый человек от природы либо игрок, либо не игрок; игроками рождаются, как рождаются рыжими, умными или злопамятными», — замечает Франсуаза Саган в книге «В память о лучшем».

«Это правда, — пишет она, — что деньги, пока играешь, опять становятся тем, чем и должны были бы оставаться раз и навсегда, — игрушкой, жетонами, чем-то взаимозаменяемым и не существующим в природе вещей» [254].

Очень рано она научилась контролировать себя в отношении культа денег, который, по ее мнению, огрубляет: «Когда я была маленькой, нам не позволяли за столом говорить ни о деньгах, ни о частной жизни, ни о здоровье. Теперь все только об этом и говорят» [255].

В ее глазах это признак того, что теперь многие не придают значения правилам хорошего тона:

«Проявлять вежливость — значит думать заранее. “Можно ли здесь положить свое пальто?” “Нужно ли, прежде чем присесть, подождать, пока присядет она?” “Не будет ли удобнее придержать ей дверь?” Наконец, просто всякие мелочи. Это странно, но куртуазность — это актуально для демократии, потому что она исключает неравенство, делает невозможным пользоваться чем-то, не заботясь о другом. Но это забота о том, кто рядом, или о людях своего круга. Собственно говоря, куртуазность — это представление о другом… с привкусом беспокойства о взаимопонимании» [256].

После конфликта с издательством «Дифферанс» [257]в марте 1985 года Франсуаза Саган, изложив свои претензии в коммюнике, адресованном прессе, выразила свою жизненную позицию. «Я сожалею, что беспокою вас ужасной историей, связанной со злоупотреблениями, но, поскольку я могу оказаться не единственной пострадавшей, я выражаю протест», — говорит она в преамбуле. И заканчивает в том же тоне: «Я заранее вас благодарю и повторяю свои извинения за то, что отняла у вас время по столь ничтожному поводу».

Такое поведение вполне соответствует буржуазному сознанию в хорошем смысле этого выражения, когда оно является плодом воспитания, требующего внимания к окружающим. Это ей дала мать, исключительные манеры которой стоит отметить. Франсуаза всегда старалась, чтобы ее ничто не могло оскорбить. Даже вызывающе вульгарная грубость какой-нибудь Мануш, предназначенная эпатировать галерку.

Банда марсельского гангстера Карбона, о которой мир узнал в 1960-е годы из книги воспоминаний Роже Пейрефита, не имела ничего общего с Франсуазой. Но его резкие высказывания, зубоскальство, дерзости, развлекавшие гостей светских гостиных, соблазняли и забавляли ее. Она приглашает его в свой дом в Нормандии, они совершают вместе ночные поездки, заканчивающиеся часто в клубе «Занзибар» на улице Сент-Анн в Латинском квартале.

Мадам Бирон из «Спящей собаки», хозяйка дома, где живет молодой бухгалтер Герэ, сродни Мануш. Любовница марсельского бандита к пятидесяти годам превратилась в авторитарную и рассудительную Марию, восхищавшую Герэ, несмотря на расплывшуюся фигуру и неряшливый вид. Франсуазу Саган притягивали эти люди, чуждые законов и обычаев общества, обрекающего их за это на одиночество.