Франция

В XVIII веке по краям площади поднялись на дыбы кони Марли[14], тех, что были установлены у входа в сад Тюильри, создал скульптор Куазевокс[15], а тех, что украшали начало Елисейских полей, — Кусту[16]. Площадь Согласия, казалось, была завершена.

Однако само согласие запаздывало. Двадцать восьмого февраля 1848 года именно с этой, им самим обустроенной площади, отправился в изгнание Луи-Филипп. Вскоре во дворце Тюильри поселился Наполеон III[17]. В 1852 году, наконец, были засыпаны рвы Габриэля. В течение века они представляли опасность для людей, но их не трогали по причине присущей всем режимам административной беспечности. В свою очередь, был свергнут и Наполеон III. В 1871 году Коммуна сожгла дворец Тюильри. Его не стали восстанавливать, и открылась новая огромная перспектива — от Лувра до самой площади Звезды. Стала ли эта драма последней в жизни площади? Отнюдь нет. Более сорока лет статую Страсбурга[18] украшали траурные венки. Поскольку Бурбонский дворец стал вначале местом заседания Палаты депутатов, а потом Национального собрания, в дни волнений парижане стали устраивать демонстрации именно перед мостом Согласия. Надо ли жалеть об этом? Чего стоила бы площадь Согласия, превратившись в площадь безразличия?

Книга, носящая название «Франция», по достоинству должна была открываться образом этой площади, французской по самой своей сути. Настоящее произведение искусства может быть понято при простом созерцании. Оно должно быть самодостаточным, и в этом его сила. Чтобы собор волновал душу, не нужна помощь богословов. Площадь Согласия — это произведение искусства. Открыв для себя ее благородную упорядоченность, изящное величие окружающих ее зданий и обширный городской пейзаж, центром которого она является, путешественник сразу же понимает, что находится в великой стране, не только унаследовавшей великие традиции, но и сумевшей сохранить их живыми.

Версаль. Королевские сады

Во всем, что создает народ, отражается его образ мыслей и чувств. Версальский парк напоминает площадь Согласия тем разнообразием в единстве, которым и определяется французский вкус. Но если в Париже упорядоченность восторжествовала над движением большого города, то в Версале[19] — над дикой природой. В этом изумительно красивом месте, где прекраснейший в мире сад увенчан классическим фасадом дворца, во времена короля Людовика XIII[20] не было ничего, кроме лесов, болот и охотничьего домика, куда король с несколькими приближенными приезжал охотиться на зайцев, оленей и лисиц. Кто бы мог подумать, что из маленького карточного домика, как называл его Сен-Симон[21], на этих болотах вырастет огромный дворец, где сможет разместиться весь двор, сияющий величием «королей, женщин и богов»?

Любовь сгладила эти холмы и, словно по волшебству, на их месте возникли купы деревьев, статуи и фонтаны. Ибо молодой король Людовик XIV, в свою очередь, влюбился в Версаль и в 1664 году привез туда шесть сотен гостей на десятидневное представление, получившее имя «Наслаждения Зачарованного острова». Руководили всем Мольер и Люлли[22]. Из Во-ле-Виконта привезли и пересадили тысячи деревьев. Ленотр начертил планы парковых аллей и водных зеркал и прорыл большой центральный канал. Тайной героиней праздника была прелестная, нежная и наивная мадемуазель де Лавальер[23]. Уже тогда Версаль владел всеми способами обольщения. «Здесь все радостно, и снаружи, и внутри. Золото и мрамор соревнуются в красоте и блеске». Успех этих празднеств, вдохновение, навеянное этим садом, наслаждение, которое получал король, противопоставляя сказочный город непокорной природе, укрепили его в намерении превратить Версаль в цитадель своей власти и символ своего величия.

Задача была не из легких. Пришлось корчевать кустарники, осушать болота, доставлять огромное количество воды. Но ветряные мельницы напрасно опустошали колодцы на плоскогорье Сатори[24]. Воды для удовлетворения нужд сонма придворных и тысячи четырехсот фонтанов все равно не хватало. В 1676 году некий неграмотный плотник из Льежа предложил брать воду из Сены. Несмотря на крайнюю скудость технических средств, он перегородил половину реки и стал перекачивать воду от самого Марли с помощью нескольких промежуточных насосных станций. Это стоило очень дорого и вызывало возражения здравомыслящих министров.

Однако работа не пропала даром. Удивительным образом она способствовала расцвету такой науки, как гидравлика. К концу жизни даже Кольбер[25] понял, что этот дворец, который он так часто проклинал, превратился в постоянно действующую выставку искусства и технических достижений королевства. А если принять во внимание завоеванный авторитет, Версаль обошелся Франции не так дорого, как это могло бы показаться.