Франция. Оливковая ферма

От легенд я перехожу к фактам. Оказывается, больше всего оливам подходит именно средиземноморский климат. Они любят каменистые, сухие почвы и отлично выживают на таких высотах, где гибнут другие деревья. После того как саженец прижился, ему требуется очень мало ухода и самый минимальный полив. Оливы не боятся сквозняков и хорошо переносят даже морозы до минус восьми градусов, если те не бывают слишком продолжительными. Эти деревья с причудливо изогнутыми стволами живут веками, но плодоносить не спешат. Первые плоды появляются на них только на седьмой или восьмой год жизни, а полноценный урожай они начинают давать еще через десять-пятнадцать лет. Наверное, именно поэтому во Франции закон запрещает срубать оливковые деревья, и строителям дорог приходится делать петли, чтобы обогнуть их.

Я брожу под их серебристыми кронами, через которые проглядывает синее, как на рекламном плакате, небо, и заново изучаю освобожденную от зарослей и сорняков землю, переплетение корней, изгибы морщинистых стволов и веток. В древности олива считалась целебным деревом, и сейчас я чувствую, как она передает мне свою силу, спокойствие и уверенность.

* * *

Ближе к вечеру я с трудом отрываюсь от книг и истории оливы, для того чтобы еще раз наведаться на лесной склад. Увы, ворота опять оказываются запертыми. Несколько минут я стою перед ними, раздумывая, не оставить ли записку. Неподалеку на полянке пасется несколько лошадей-пенсионеров, и я подхожу к ним, чтобы погладить. Я и раньше несколько раз проезжала мимо, но у меня ни разу не было повода остановиться здесь. Поэтому я решаю задержаться ненадолго и рассмотреть эту с виду необитаемую местность — возможно, за это время вернется хозяин. Здесь все оплетено побегами дикого клематиса. На обочине валяется смятая картонка из-под молока с арабской надписью. Я огибаю высокое, как кипарис, лавровое дерево. Воздух пропитан каким-то горьковатым, пряным запахом. Я не узнаю его. Может, шалфей? Кусты вдоль дороги украшены метелками мелких ярко-желтых цветов. У меня под ногами поблескивают осколки разбитых бутылок, и я стараюсь ступать осторожно. Сразу за поворотом на склоне приютился небольшой виноградник, который я замечала и раньше. С приземистых кустов свисают зеленые грозди, похожие на полную молока грудь. Между аккуратными рядами виднеется несколько вишен. Может, стоит разыскать хозяина и расспросить его о подготовке почвы, сроках посадки, вредителях, сборе урожая и обо всем прочем? По дороге, шурша шинами, проезжает машина, и только тут я обращаю внимание на то, какая удивительная тишина стоит вокруг.

Я останавливаюсь перед узкой тенистой тропинкой, усыпанной галькой и прошлогодними листьями. Как-то Мишель показал мне ее и сказал, что по ней можно выйти на другую сторону холма. Я сворачиваю и через несколько шагов вижу, что тропинку перегораживает деревянный шлагбаум. На нем нет привычной красно-белой надписи «Défense d’entrer»[104], а это значит, что земля, скорее всего, принадлежит местной коммуне, а шлагбаум установлен только для того, чтобы на тропинке не устроили обычную для этих мест свалку из старых холодильников, ржавых раковин и прочего хлама. Местное население привычно уверяет, что это дело рук арабов, но я не знаю, насколько справедливы эти обвинения.

Вдруг до меня доносится какой-то звук, похожий на слабый стон или мяуканье. Неужели его издают пасущиеся на лугу лошади? Звук повторяется, и теперь я понимаю, что его источник в глубине чащи — там, куда ведет тропинка. Нагнувшись, я пролезаю под шлагбаумом, пробираюсь через заросли хилых португальских дубов и мимозы и оказываюсь на небольшой поляне, посреди которой чернеет остов сгоревшей машины. Звук явно доносится оттуда. Я осторожно приближаюсь и вижу лежащую на боку большую и очень худую собаку с чудесной золотистой шерстью. Она тяжело дышит и настороженно смотрит на меня. Я опускаюсь рядом с ней на колени, но погладить не решаюсь. На правой задней лапе у нее кровоточащая рваная рана. Я робко протягиваю руку, и собака тут же приподнимают верхнюю губу, обнажая внушительные клыки. А может, это вовсе и не собака, а волк? Все может быть, но спасать это великолепное животное все-таки надо. Я медленно выпрямляюсь, раздумывая, что же мне делать. До машины я ее вряд ли донесу, даже если она позволит. Машину сюда тоже не подогнать из-за шлагбаума. Значит, надо спешить домой, звонить ветеринару и привозить его сюда. Я поворачиваюсь, чтобы идти, а собака поднимает голову и жалобно воет мне вслед. От этого звука у меня разрывается сердце, и я перехожу на бег.