Франция. Страна королей и пяти республик

писал Георгий Адамович. Эмигранты устраивались в Париже с трудом: без сил, денег и любви прожить было трудно. Для многих из них Париж исчерпывался предместьями – Медоном, Пасси, Ганьи. Это была жизнь по ту сторону занавеса: занавес упал в России, зрители разошлись по домам, а актеры остались в закулисье внешней или внутренней эмиграции.

Грасский дом, в котором жил И.А. Бунин

Жизнь после России, после любви, веры и, собственно говоря, после жизни оказалась особенно тяжелой для молодых литераторов, и Галина Кузнецова не представляла исключение. Как и другие «молодые», покинувшие бывшую Российскую империю в 18, 20 или 25, она пыталась вкусить родины при помощи писателей старшего поколения. В учителя Галина Николаевна выбрала Бунина и прожила около него, в Грассе, пятнадцать лет. В 1949 г. она переехала в США, где работала в издательстве ООН.

Поэт Алексей Эйснер прославился своим стихотворением «Человек начинается с горя». Его литературная судьба действительно началась с горя – с эмиграции. Эйснер родился в Киеве, в 1905 г., затем учился в Петербургском кадетском корпусе. После Гражданской войны вместе с семьей эмигрировал через Новороссийск в Константинополь, потом – в Югославию. В 1930-х гг. Эйснер жил в Париже, где входил в литературное объединение «Кочевье», названное так в честь его собственной поэмы. Русский литературный Париж наизусть твердил его строки:

Человек начинается с горя.
А ты
Простодушно хранишь
мотыльковое счастье.
Человек начинается…
Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно.
Огромная точка.
Небо, ветер и море.
И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

В Париже Эйснер, как и другой поэт-эмигрант Юрий Софиев, был профессиональным мойщиком витрин и окон. Литературной работы для него не нашлось, как, впрочем, и для многих других его современников, впоследствии прославившихся. Давид Кнут раскрашивал ткани, Нина Берберова работала машинисткой, Антонин Ладинский – рассыльным. Литература для молодых парижских поэтов превратилась в «хобби», на которое, впрочем, тратились основные душевные силы.

Когда перед Второй мировой разразилась война в Испании, Эйснер воевал на стороне республиканцев и даже был адъютантом генерала Лукаша – известного венгерского революционера Мате Залка (сказалось петербургское кадетское прошлое). В 1940-м Эйснер вернулся в СССР, где сначала был зачислен в Рабоче-крестьянскую красную армию в звании капитана (вероятно, за испанские заслуги, как «искупивший кровью»), а потом, в том же 1940-м, когда эти заслуги забылись, отправлен в лагеря. В 1956-м, на волне разоблачения «культа личности», Эйснеру разрешили вернуться в Москву из казахстанской ссылки. Но стихов он больше не писал. Его литературная судьба началась и закончилась горем – эмиграцией и лагерями.

Cтихотворение Терапиано «Девятнадцатый год…» – булгаковские «Дни Турбиных», сжатые до четырех строф. В нем есть и «тишина побежденной столицы», и «былое величье», и, конечно, белая гвардия – «походы в холодной степи и раненье».

Юрий Терапиано, выпускник юридического факультета Киевского университета, в 1917-м окончил Военное училище прапорщиков, а летом 1919-го вступил в Добровольческую армию. Как и младший брат М. Булгакова Иван, тоже воевавший в Добровольческой армии, Терапиано оказался в эмиграции, в Париже.

Здесь, в 1925-м, неоклассик Юрий Терапиано стал председателем «Союза молодых поэтов и писателей». Можно сказать, что его литературная судьба сложилась благополучно: известный поэт, влиятельный критик, тонкий мемуарист. К нему не подходило трагическое кредо русской эмиграции: «без сил, без денег, без любви – в Париже». Терапиано сохранил и любовь, и силы, и веру. Денег у него, правда, не было, но зато он читал по утрам Гомера. Бессмертие души было для Терапиано не смутной надеждой, а неоспоримой реальностью, так же, как и бессмертие искусства. Он верил, что рукописи не горят, а если и горят, то воскресают вовремя.

Еще один парижский киевлянин, поэт Анатолий Штейгер был неизлечимо болен туберкулезом, но при этом спешил «жить и чувствовать». Пешком он исходил почти всю Европу, а в швейцарском санатории, на последней стадии болезни, так удачно сочинял антифашистские листовки, что немцы назначили за его голову крупную награду. Оказавшись в эмиграции, в Париже, Штейгер написал:

Мне суждено на чинном Pеre-Lachaise
Глядеть в чужое палевое небо,
И я тоскую… Мраморных чудес
Прекрасней поле скошенного хлеба.
И этот холм, откуда поутру,
Лишь небосклон слегка порозовеет,
Так ясно видны села по Днепру
И ветерок благословенный веет…