Франциск Ассизский и католическая святость

«Однонаправленная медитация характеризуется концентрацией сознания на одном объекте и называется Шаматха... Замечательные свойства состояния Шаматха таковы, что когда оно достигается, сознание и тело проникаются радостью и блаженством, безгранично превосходящими радость от любых мирских удовольствий... Для медитации Шаматха требуется один объект, на котором концентрируется сознание... В качестве такого объекта лучше всего взять образ Будды... Это живой Будда, он не столько источает свет, сколько любит вас. Вы ощущаете исходящие от Будды любовь и сострадание. Это очень важно: ощущать любовь, которая на вас нисходит... Мы имеем четыре этапа медитации: поиск, реальное видение, удержание и собственно состояние медитации (то есть удержание в расслабленном состоянии)... Если вам удалось взрастить бодхичитту [любовь и сострадание], то вы становитесь сыном Просветления, Буддой»144.

Подобная медитативная практика, полностью исключая основу основ христианской жизни — покаяние — направлена исключительно на себя: человек для того и занимается медитацией, чтобы получить удовольствие и наслаждение. Чувствуя себя достойным «радости и блаженства», медитирующий обретает в своём делании полное самоудовлетворение, отчего и происходит «самообожение» — без Бога и помимо Его воли. Удивительным образом метод, используемый Франциском, напоминает нам подобную практику буддизма — учения, несовместимого с христианством; напоминает, поскольку движимы и тот и другой одним духом — духом безудержной гордыни. И если принять во внимание ещё и искажённое, трансформированное учение о личности, имеющее место в католицизме, то станет совершенно понятным, отчего Франциск «почувствовал себя совершенно превращённым в Иисуса» — превращённым не по благодати, к которой призваны все мы, а по естеству — ощутил себя богом в самом существе своём.

После того, в конец прельщённый своею молитвою, ассизский подвижник не заметил того богохульства, которое предстало его взору: он увидел пригвождённого ко кресту серафима145 — богохульства, ибо только так можно расценивать ту насмешку над величайшим таинством боговоплощения и искупления рода человеческого, по которой на место Творца и Искупителя встаёт его творение... Буря чувств — земных чувств — охватила нашего героя, и после этого «на теле [его] явление это оставило образ и чудесно запечатлённые следы страданий Христа, ибо тотчас же на руках и ногах Франциска начали показываться как бы гвозди; казалось, что центры рук и ног были как бы пронзены этими гвоздями... На правой же стороне груди сделался виден след от удара копьём, подобный шраму, — след воспалённый и источающий кровь, которая проступала на одежде... Франциск носил на груди своей, на руках и ногах образ и телесное сходство со Спасителем146. Здесь, и надо согласиться в этом с католиками, мистика ассизского аскета достигает своего апогея. Горячее желание уподобиться Христу в подражании Ему стало в представлении Франциска реальностью — он ощутил себя «превращённым в Иисуса», вплоть до телесного с Ним сходства.

Однако о подобного рода видениях истинные святые думали иначе. Так, преподобный Варсануфий, отвечая на вопрошание ученика о том, что делать, когда представится видение в образе Христа, говорит: «Не прельщайся, брат, никогда таким демонским извещением, ибо Божественные явления бывают лишь святым, и оным всегда предшествует в сердцах их тишина, мир и благодушие. Впрочем, и познавая истину (явления), святые признают себя недостойными, а тем более грешники не должны никогда верить таким явлениям, зная своё недостоинство»147. Франциск же, напротив, как видно из всего вышеописанного, принял всё это за истину без малейшего сомнения.

Интересен также тот факт, что после стигматизации Франциск «перестал интересоваться всем, происходящим в Ордене» и предоставил монахам жить, как они хотят148.

Наверное, поэтому, возомнив себя равным Богу, ассизец говорил впоследствии: «Я не сознаю за собою никакого прегрешения, которое не искупил бы исповедью и покаянием»149. Насколько далеко он отдалился от Бога, можно понять хотя бы из сопоставления этой его фразы с духовным откровением Аввы Дорофея: «Чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным»150; напротив, чем более отдаляется, тем чище сам для себя становится, не замечая собственных грехов.