Франциск Ассизский и католическая святость

Были случаи и пострашнее. Так, брат Иоанн из Верны после продолжительной медитации на тему: «сие есть Тело Мое» возжёг в себе «любовь к сладчайшему Иисусу в таком рвении и такой сладости, что уже не могла душа его выносить такой сладости, но громко возглашала, и, как бы опьянённый духом, он не переставал говорить про себя: “Сие есть Тело мое“; — потому что при этих словах ему казалось, он видит благословенного Христа с Девой Марией». Взойдя после этого в храм «в том рвении духа и с той тревогой, и с теми речами, не думая, что кто-нибудь слышит его..., не мог он сдержаться от переполнявшей его божественной милости и возглашал громким голосом, и так долго пробыл в этом состоянии», после чего начал служить мессу. Постепенно дошёл он до того, что «едва мог вынести столько сладости и нежности», затем «ещё более вознёсся в сладости созерцания» и, лишившись чувств, упал навзничь. После того «тело его похолодело, как тело мертвеца, и пальцы рук закоченели так сильно, что почти совсем не могли распрямляться или двигаться...». Люди же, наблюдавшие за всем этим, «плакали из благоговения»124.

Другой ученик и последователь Франциска — брат Массео — как-то раз захотел вымолить у Бога добродетель смирения. И «однажды случилось ему войти в лес, и в духовном рвении шёл он по лесу, роняя слёзы, вздохи и слова, и в пламенной жажде своей испрашивая у Бога этой божественной добродетели; а так как Бог охотно внимает молитвам смиренных и сокрушенных сердцем, то до брата Массео в таком его состоянии дошёл голос с неба»... После недолгой беседы со Христом брат Массео получил желанную добродетель, и с тех пор в жизни его произошли перемены. О наиболее важной из них «Fioretti» повествуют так: Массео, «когда молился, производил однообразный ликующий звук, вроде глухого воркования голубя — у! у! у! — и стоял так в созерцании с весельем в лице и радостью в сердце»125.

В связи со всем сказанным выше необходимо пояснить, как же учили и что говорили о молитве святые отцы. И здесь мы увидим картину, совершенно противоположную только что описанной. Так, например, преподобный Макарий, живший в конце IV — начале V столетия, писал: «Истинное основание молитвы: быть внимательным к своим помыслам и отдаваться молитве в великом спокойствии, великом умиротворении, не смущая других... Для молитвы не надобно ни жестов, ни возгласов, ни молчания, ни коленопреклонения... Довольно стонов и рыданий: всё, что мы взыскуем в молитве — это приход Бога»126.

Как же можно в этом свете объяснить молитвенную практику Франциска и его учеников, а равно и всех католиков, унаследовавших её от своих «святых»? Обратимся за ответом к преподобному Симеону Новому Богослову, жившему двумя столетиями ранее Франциска, а между тем — столь ясно о нём предвозвестившему. «Когда кто, — пишет он, — стоя на молитве и воздевая на небо руки свои и очи свои, и ум свой, держит в уме божественные помышления, воображает блага небесные, чины Ангелов и обители святых..., и рассуждает о том тогда — во время молитвы, зря на небо, и подвигает там душу свою к вожделению и любви Божией, а иной раз извлекает даже слёзы и плачет..., мало-по-малу (молящийся так) начинает кичиться в сердце своём, сам того не понимая; ему кажется, что делаемое им есть от благодати Божией в утешение ему, и он молит Бога сподобить его всегда пребывать в таком делании. А это есть знак прелести: ибо добро уже не добро, когда не бывает добрым образом и как следует... На этом пути стоя, прельщаются и те, которые видят свет телесными очами своими, обоняют благовония обонянием своим, слышат гласы ушами своими, и подобное»127.

Преподобному Симеону вторит святитель Игнатий Брянчанинов: «Низшую ступень видений составляют те видения, которых зрителем становится человек от неядения, бдения и других измождений плоти... Телесные чувства [этих людей] достигают какой-то особенной тонкости, — и они начинают видеть духов, слышать гласы, обонявать благоухания и зловония. Это состояние опасно, и многие, пришедши в него, впали в прелесть... Относительно гласов и явлений, нужна ещё большая осторожность: здесь ближе и зловреднее прелесть бесовская. Многие из святых и искусных отцов были обмануты бесами, хитро скрывающими и обличающими свою ложь и тьму призраками истины и света»128.

Как было замечено ранее, духовная практика Франциска и его последователей основывается на игре воображения и чувств. Действительно, по слову того же святителя, «оживить чувства, кровь и воображение старались западные; в этом успевали скоро, скоро достигали состояния прелести и исступления, которое ими названо святостью. В этой стране все их видения»129...