Французская новелла XX века. 1900–1939

Louis Рergaud: «De Goupil a Margot» («От Лиса до Марго»), 1910; «La revanche du corbeau» («Реванш, ворона»), 1911; «Les Rustiques» («Деревенские рассказы»), 1921.

«Гибельное изумление» («Le fatal etonnement de Guerriot») входит в сборник «От Лиса до Марго», «Трудная проповедь» («Le sermon difficile») — в сборник «Деревенские рассказы».

В. Балашов

Гибельное изумление

Перевод Н. Галь

Тропинкой орешника и ольхи уже пятнадцатый раз за день путешествовал с буковым орешком в зубах Вояка; он прыгал с ветки на ветку, навострив уши, зорко глядя по сторонам, и то подбирал пушистый хвост, будто шлейф, то распускал его пышным султаном и вскидывал над головой, словно изящный летний зонтик.

Под ним гнулись и вновь выпрямлялись гибкие ветки, хлестали по росе и папоротникам, и он, искусный прыгун и неутомимый жонглер, подброшенный ими, как пружиной, вмиг отталкивался, пуская в ход взрывную силу мускулистых задних лапок, и взлетал еще выше, еще дальше, словно дыханье кустарника, словно мяч, которым перебрасываются дети лесных духов, — веселая живая игрушка.

Все мышцы его напрягались, маленькое тело трепетало, он прыгал высоко-высоко, потом скатывался кубарем чуть не до самой земли, и казалось, он — продолжение несчетных задетых им на лету ветвей, он мелькает в каждом просвете, где сквозь листву пробивается солнце, и всплывает в волнах зелени — веселая щепочка на отливе погожего дня.

Он возвращался с опушки родного леса, где осматривал буки и орешник в поисках подходящих припасов на зиму: орехи здесь поспевали раньше, чем вблизи его жилища.

Пришла пора запасаться провизией. Теперь белкам уже недосуг все дни напролет резвиться в вершинах дубов и елей, без конца гоняться друг за дружкой, играть в прятки среди ветвей, кувыркаться напропалую, выделывать самые дерзкие сальто, лишь чудом сохраняя равновесие. Настало время собирать урожай — ведь скоро плоды начнут подгнивать и падать, скоро зима, пойдут холода, дожди, снег, и надо будет отсиживаться в каком-нибудь убежище на земле или под землей. Потому что зимним жилищем станет Вояке либо расщелина в скале — старательно прибранная, заботливо выстланная мхом и сухими листьями, разделенная на равные части, на кладовые, где сложены и рассортированы его припасы; либо вместительный шар из сучьев, проложенных плотным слоем листьев и длинного мха, прошитый для прочности стеблями трав, которые топорщатся щетиной во все стороны: маленькая крепость, надежно укрытая в развилине меж ветвей могучего, неприступного дерева, лучше всего — ели.

Туда он и возвращался после каждого похода с орешком в полуоткрытой маленькой пасти, из которой торчали двойняшки-лезвия резцов; он нес то крупное, желтое, гладкое ядро лесного ореха, то тяжелый, налитой буковый орешек, вынутый из лопнувшей треугольной чашечки со всей бережностью, на какую способен зверек с безошибочным чутьем и падежным опытом.

И сразу, все такой же веселый, неутомимый, он снова легкими скачками пускался в путь, только сначала аккуратно пристраивал добычу в кладовой: зимою он укроется в своем жилище и понемножку станет поедать эти припасы, а никчемную шелуху, от которой одна помеха, будет выбрасывать либо через узкую боковую отдушину, либо из главного входного отверстия — его можно открыть изнутри, а потом вновь прочно заделать и проконопатить мхом.

Так Вояка поступал в прошлом году и так будет поступать год за годом, а все жаркое лето он оставляет вход в свое жилье открытым настежь, чтобы оно получше проветрилось после долгой душной зимовки и осенью в нем снова была чистота и свежесть.

Лето он провел в своем полевом домике — в гнездышке из мха, которое по весне надо всякий раз подправлять: эта зеленая беседка, подвешенная меж ветвей дуба, служила Вояке приютом в пору любви.

Но едва бельчата подросли, вышли из-под родительского крова и рассеялись по лесу, Вояка возвратился к прежней жизни: теперь он опять был сам по себе; веселый, беззаботный, он кормился недолговечными плодами, что изо дня в день дарил ему лес, иной раз забирался на соседние лужайки и до отвала наедался дикой вишней, которую ведь впрок не запасешь, а изредка даже, как настоящий кровожадный хищник, загрызал в гнезде или просто среди ветвей застигнутую врасплох пичугу.

А чаще всего, радуясь жизни и погожему дню, он перелетал с ветки на ветку, рыжий комочек, будто подхваченный ветром; чуть дрогнет дерево, на котором он было примостился, — и он неудержимо брызнет прочь, будто большая яркая искра, будто огонек фейерверка, что вспыхнул под солнечными лучами в зеркальных озерцах листвы.