Французская новелла XX века. 1900–1939

Пальцы слепого перебегают с клавишей на струны, проворно, как членистые лапки насекомого. Он склоняет голову набок и вопрошает: «Ре? Ре?» Потом в другой октаве: «Ре? Ре?» Назойливая, раздражающая, все еще фальшивая нота. Звучит слишком низко. Новый поворот ключа. Стонет дека и металлическая струна. Ре-реререререре… Аккорд. Хореографические перебросы пальцев в арпеджио. Ре — в центре. Ре — опорная нота. Дальше проверяется ми. Слава богу! Ми — высокое, ми — низкое. Ми стучит, ми подпрыгивает, как на ступеньке каучуковой лестницы. Ми — неотвязное, ми — огромное, величиной с голову, величиной с комнату, с дом, с целый город, ми — распятое, наконец, в мощном аккорде. Потом помчались расходящиеся гаммы в полную мощь усиляющей педали. Пауза.

Фа. Нота фальшивит. Ужасно фальшивит. От нее просто оскомина на зубах. Вата на языке. И, как иголкой, колет в ухе. Фа — под сильным ударом молоточка, обитого войлоком. Фа — как на арфе, когда щиплют ее за струну. Руки настройщика усердствуют. Фа уже меньше фальшивит, и еще, еще меньше. Фа? Фа? Фа? Ах, жестокие и чудесные руки настройщика!

Вдруг — соль. Соль — гудит. На карте клавиатуры соль географически находится на своем месте, а в действительности — дзуум. Нота «соль» гудит так сильно, что звук отдается даже в ванной, в стакане для полоскания зубов, и так действует на нервы, что даме приходится прервать свой туалет в ту самую минуту, когда она, широко открыв рот, уже поднесла к зубам щетку… До этой минуты ноты скользили лишь по поверхности тела, как шипенье пилы по точильному камню… Какой ужасный, раздражающий звук! Он проникает даже в воду, налитую в ванну… Но от этого «дзуум» как будто осиный рой забрался под диафрагму, потом звук завибрировал в пятках, а в голове застучал молоточек дантиста со скоростью тысяча ударов в минуту. Несчастная дама больше не может этого терпеть. Она думает лишь о руках слепого настройщика, о том, чтобы остановить его руки…

Запахнувшись в кимоно, она бежит в гостиную.

Настройщик кончает жонглировать нотой «соль», прикладывает ладонь трубочкой к уху.

Дама подходит, плотно опутанная сетью вибраций. Вся она покрылась гусиной кожей. Шелк кимоно, облегающий бедра, и тот становится тяжелым и шершавым.

Слепой настройщик, занятый своим делом, заметил ее присутствие лишь в ту минуту, когда она заговорила, чтобы остановить его руки.

Она пристально смотрит на эти руки, как смотрят в глаза своему собеседнику. Ей кажется, что руки слепого светятся, что они зрячие. Она говорит этими руками какие-то незначительные слова, но в голосе ее звучит лихорадочное возбуждение:

— Бывают хорошие, а бывают неудачные, плохие рояли…

Слепой замечает, что голос у нее срывается, и с удивленной улыбкой слушает ее сумбурные истории о капризах кабинетных роялей.

Дама придвинула стул и села рядом с настройщиком. Она думает о могуществе гипнотизеров: «Сделайте то, сделайте это, я требую». Как она им завидует! Но ведь гипнотизеры смотрят медиуму в глаза, говорят его глазам. Напрягая весь свой скудный умишко, она думает: «Я хочу, я хочу…» Она не очень хорошо знает, чего именно хочет, но смотрит пристально, пристально, пристально… Смотрит на руки слепого, потому что проникнуть в мысли, возникающие за его высоким лбом, невозможно.

Слепой вежливо отвечает, высказывает свое мнение о хороших и плохих роялях. Дама взволнованно поддакивает. Ощущать прикосновение кимоно становится для нее просто невыносимо, особенно к кончикам грудей.

Мало-помалу она распустила полы своего пеньюара, и они легли справа и слева от стула. Словом, она совсем обнажилась, так как кимоно было наброшено на голое тело.

Она сама себе удивлялась. Что с ней такое?! Но волнующая мысль завладела ею. Боже, а вдруг кто-нибудь увидел бы ее! Боже, как ей сейчас приятно! Боже, какое бесстыдство!

А что ж тут плохого? Настройщик не может ее видеть. Разве что угадает ее настроение. У слепых сильно развита интуиция. Ах, если бы он угадал! Что дальше? У него так мало радостей, у бедняжки. И это поистине было бы милосердием с ее стороны!

— На рояли пагубно действуют колебания температуры, — сказал слепой.

А те люди, что живут напротив? Наверно, они уже подсматривают, глядят в окошко поверх занавесочек. Они ведь всегда так делают. Ну и пусть смотрят, они ведь ни о чем не догадаются. Она сидит спиной к окну, что же они могут заметить? Красновато-лиловое кимоно. Все совершенно прилично. Никто ничего не знает, и подсматривать тут нечего. Она оглядывает себя, вдыхает свой запах, она себе нравится. «Как приятно быть двойственной и даже тройственной», — думает она.

Настройщик поясняет равнодушными жестами, как следует ухаживать за роялем. И вдруг он вскрикивает:

— Ах, простите, мадам!

Она так близко пододвинулась к нему, что коснулась его плечом.

Настройщик немного отодвинул табурет и покраснел. Она наклонилась к нему. Он почувствовал ее дыхание. Дыхание, отдававшее зубным эликсиром. К привкусу цикория и мускатного винограда прибавился хозяйственный запах туалетного мыла и одеколона. Ему стало противно.