Французская повесть XVIII века

Когда Элиза проснулась, ей доложили, что ванна для нее готова. Она отправилась туда в сопровождении своей верной Жюстины, но, памятуя о том, что к ней должен наведаться сильф, распорядилась, чтобы шторы в ванной были задернуты и свет едва проникал в помещение, — ведь стыдливость и застенчивость — родные сестры.

Погрузившись в ванну, Элиза посмотрела в трюмо, стоявшее напротив, и увидела в нем какие-то смутные очертания; то был ее собственный портрет, написанный на стекле, которое Воланж распорядился вставить в раму вместо зеркала. Столь волшебный эффект достигался весьма простым способом: в оправе были проделаны пазы, по которым могли бесшумно скользить, сменяя друг друга, зеркало и портрет.

Элиза была изображена стоящей на облаке и окруженной духами воздушной стихии, которые протягивали ей цветочные гирлянды. Сначала она приняла увиденное за отражение находившихся перед зеркалом предметов, но, вглядевшись внимательней в поразившую ее картину, поняла, что это не так, и пришла в изумление.

— Жюстина, — обратилась она к служанке, — отдерни-ка шторы. Я или грежу наяву, или вижу… О, небо! — воскликнула она, едва на картину упал луч света. — Я и впрямь вижу в этом зеркале свой собственный образ!

— А я, сударыня, вижу свой, — сказала Жюстина. — Что же здесь удивительного — взглянуть в зеркало и увидеть в нем свое отражение?

— Подойди поближе, стань вот сюда. Неужели это просто-напросто отражение?

— А что же еще?

— Что еще? Разве ты не видишь это облако, цветы, сонмы духов и меня, стоящую среди этого неземного великолепия, вознесенную до небес?

— Вы, сударыня, должно быть, еще не проснулись как следует и продолжаете досматривать свои сны.

— Нет, Жюстина, я вовсе не сплю; но теперь мне понятно, что эта картина создана не для твоих глаз. О милый мой Валоэ! Это вы ее написали! Сколь изобретательна ваша влюбленность!

Элиза целый час не сводила взгляда с картины. Она ждала своего сильфа, но его все не было.

— Он уже побывал здесь, — решила она наконец, — и оставил волшебный след своего мимолетного пребывания. Что же, однако, скажет мой муж? Как объяснить ему это чудо?

— Ах, сударыня, — успокоила ее камеристка, — если эта картина незрима для моих глаз, то и он ее не увидит.

— Ты права, но все же я так волнуюсь…

С этими словами Элиза снова подняла взгляд на картину, но вместо нее увидела свое отражение в зеркале.

— Вот теперь я спокойна, — продолжала она, — портрет исчез. Мой любезный сильф не хочет доставлять мне даже малейших неприятностей. Как же мне не любить этого духа, который только тем и занят, что исполняет все мои желания и охраняет мой покой?

Горя желанием поскорее узнать, чем увенчались хлопоты сильфа, связанные с ее просьбой, Элиза сказала вечером мужу, что устала от прогулки и хочет тут же отойти ко сну. Сильф не заставил себя ждать.

— Не знаю, дорогая Элиза, — сказал он ей, — будете ли вы довольны тем, чего я добился. Мне дозволено предстать перед вами в зримом обличье.

— Ах, я только этого и желаю.

— Но случилось то, что я предвидел: властелин воздушной стихии, которому ведомы все наши помыслы, повелел мне принять обличье… как вы думаете, чье?

— Не знаю. Ах, не томите же меня так долго!

— Вашего мужа.

— Моего мужа?

— Я старался как мог, чтобы мне позволено было избрать внешность, которая больше бы вам понравилась, но тщетно. Он угрожал мне своей немилостью, если я откажусь ему подчиняться, и, поставленный перед выбором, я решил, что это лучше, чем ничего.

— И правильно сделали! А когда же я вас увижу?

— Завтра, на закате солнца, в вашей маленькой обители.

— Я буду там, ибо полностью на вас полагаюсь.

— Я не обману вашего доверия.

— И однако, вы не явились ко мне сегодня утром, как обещали. Я была тронута вашим знаком внимания, но я ждала вас.

— Я был неподалеку, но, смущенный присутствием Жюстины…

— Я допустила оплошность: мне нужно было отослать служанку. Но обещаю вам, что впредь этого не повторится, в беседку я приду одна.

Предстоящее свидание не переставало беспокоить Воланжа.