Французская повесть XVIII века

«Она готова отдаться мне, — думал он. — Следует ли воспользоваться заблуждением, в которое я ее ввел, чтобы испытать ее верность? Будь я заранее убежден, что она станет мне сопротивляться, я с легким сердцем принялся бы домогаться близости. Но если бы я был убежден в этом по-настоящему, мне незачем было бы устраивать это испытание. Вот неразрешимая задача! Поразмыслим, однако; попробуем прикинуть, какой из путей менее опасен. Должен ли я выяснить то, что хочу, или мне лучше пребывать в неведении? Прежде всего неведение оставляет место для подозрительности, а могу ли я отвечать за свои подозрения? Когда ей уже поздно будет искать себе оправдания, я могу оскорбить ее намеком на то, что ее обманутое воображение одержало верх над добродетелью. И как бы я потом ни корил себя за этот шаг, мой поступок будет непоправим. Если же, напротив, я подвергну ее испытанию и она выдержит его, я почувствую себя слишком уж счастливым. А если не выдержит?.. О, если не выдержит, я окончательно уверюсь, что никакая женская добродетель не в силах устоять перед натиском духа. Да, но ведь дух этот наделен телом, и даже если это тело — мое, я не очень-то буду благодарен за это Элизе… Словом, я нахожусь в настоящем лабиринте, входя в который, предусмотрел все, вот только не подумал, как мне самому из него выбраться. Но довольно ломать голову; вечером я отправлюсь в беседку, а там будь, что будет».

Исподтишка наблюдая за Элизой, Воланж не упускал из виду ни единого ее шага. Он видел, что она выбрала для вечерней прогулки изящное, но скромное платье; сдержанность ее туалета несколько успокоила его. Не ускользнуло от Воланжа и то обстоятельство, что весь день ею владело блаженное и ясное настроение, говорившее о какой-то безгрешной радости.

Тем временем Элиза нетерпеливо следила за движением солнца. Наконец долгожданный миг настал; Воланж, который незадолго перед тем на глазах Элизы вышел из дому в охотничьей куртке, первым направился в беседку, переодевшись по дороге в изысканнейший наряд. Элиза поспешила туда же и, заметив его издалека, едва не лишилась чувств от волнения. Он устремился к ней, протянул ей руку и, увидев, что она от волнения вся дрожит, усадил ее на маленький зеленый трон. Придя в себя, Элиза увидела, что сильф стоит перед нею на коленях.

— Неужели мой вид внушает вам страх? — спросил он. — Разве я не описал вам его заранее? И разве не пожелали вы сами меня увидеть? Если я вам неприятен, подайте знак, и я тотчас исчезну.

— Нет, нет, не корите меня за невольную слабость. Смятение, в которое вы меня повергли, объясняется скорее умилением и радостью, нежели страхом.

«Дело плохо, — подумал Воланж, — она уже умилена; что же будет дальше?»

— Ах, дорогая Элиза, — продолжал он вслух, — если бы я только был волен избрать себе внешность того из смертных, чьи черты были бы вам приятны! Как, должно быть, смешон любовник в обличье мужа!

— Нисколько, — ответила она, улыбаясь. — Не скрою, мне было бы отрадней узреть вас в виде какого-нибудь цветка, который я люблю, или в виде одного из тех пернатых, которые, подобно вам, населяют воздушную стихию, но уж если вы предстали предо мною в виде человека, мне столь же приятно узнать вас в обличье моего мужа, как и в обличье любого другого мужчины. Мне кажется даже, что вы чем-то облагородили его внешность. Разумеется, я вижу в вас Воланжа, но ваша душа придает его взгляду какое-то необычайно возвышенное выражение; ваш голос, исходя из его уст, наделяет их поистине божественной прелестью, а во всех его движениях я замечаю такое изящество, каким не может обладать тело, наделенное душой простого смертного.

— Что ж, если я нравлюсь вам в том обличье, в каком вы меня видите, я могу оставаться в нем всегда.

— Вы просто очаровательны.

— А будете ли вы счастливы со мной? — спросил сильф, целуя ей руку.

Элиза покраснела и отдернула руку:

— Вы забываете, что я люблю в вас сильфа, а не мужчину; Валоэ для меня — только дух, так же как Элиза для него — только душа. Если вы не смогли облечься смертной плотью, не замутив чистоту вашего существа и вашей любви, расстаньтесь с этим унизительным обличьем и не заставляйте меня больше краснеть от опрометчивости моих желаний.

«Превосходно, — подумал Воланж, — но я приближаюсь к моменту поистине критическому».