Французская рапсодия

Ален затрясся от смеха. Это был нервный смех, похожий на тот, что напал на него в кабинете почтового начальника, только сильнее. Если Бог существует, мелькнуло у него, он обладает поистине безграничным чувством юмора. Его взгляд упал на флешку, оставленную Ириной. Он взял ее в руки. Сначала были виниловые пластинки на 33 оборота, потом их сменили магнитофонные кассеты, вместо кассет появились CD-диски, и вот теперь это – прямоугольный кусочек пластмассы размером меньше зажигалки. Ирине понравились их песни, и она даже переписала их себе на айпод; выходит дело, композиции, написанные в начале 1980-х, вполне могли заинтересовать девушку 2000-х. С другой стороны, «Полидор» отверг их пробный диск; группа «Голограммы» не сделала ни одной профессиональной записи, никогда не звучала по радио, а «We are made the same staff dreams are made of» никогда не входила ни в один топ. А стоит ли слушать эту кассету, задумался Ален. Может, лучше, если память об их песнях навсегда останется связанной с тем солнечным днем, когда они, такие молодые и преисполненные надежд, делали эту запись? Может, именно это волшебное ощущение он и пытался вернуть все последнее время?

Ален так и сидел, не зная, что предпринять, когда в двери заворочался ключ.

– Это я, – с порога сказала Вероника.

Она сняла пальто, поставила сумку и вошла в гостиную.

– Устала жутко, но довольна. Заключила несколько выгодных контрактов. А ты как?

Ален посмотрел на диван. В воздухе перед ним соткался силуэт Ирины, но его линии начали быстро расплываться, пока окончательно не растаяли.

– Я? – переспросил он, поднимая глаза на жену. – Нормально. Ходил по вызовам.

Эпилог

Домисиль завершила разработку стратегии связанной с ЖБМ пиар-кампании, которую окрестила «Появился/Исчез». Номер «Пари матч» разлетелся в рекордно короткое время, а фотография на вокзале стала настоящей, как выражаются пиарщики, «фишкой»: несмотря на невыразительный заголовок статьи – «ЖБМ: интервью», – тираж журнала подскочил сразу на 40 процентов. К Домисиль обратились руководители многих изданий с просьбой организовать и для них встречу с ЖБМ, но тот неожиданно пропал и несколько недель не выходил на связь.

Были и другие признаки, свидетельствовавшие о том, что популярность ЖБМ резко пошла вверх. Газета «Монд» напечатала статью известного философа Алена Финкелькраута, подлинный смысл которой не укрылся от «королевы пиара»: это был сигнал к началу кампании – яркой, молниеносной и неудержимой. Статья называлась «Завершение цикла» и предвещала конец Пятой республики, а главное – социальной модели, выстраиваемой с 1958 года. Мало кто воспринял всерьез ее выводы; большинство читателей решили, что на этот раз «Финки» явно перегибает палку. Впрочем, нашлись и такие, кто вспомнил знаменитую статью Пьера Виансона-Понте «Когда Франция мается скукой», опубликованную в той же газете 15 марта 1968 года: ее автор дал точный политический анализ причин, которые вскоре привели к майским событиям. С разницей почти в полвека два мыслителя и публициста описали свои ощущения от происходящего вокруг, раньше остальных уловив в воздухе дуновение ветра перемен. ЖБМ тоже прочитал статью философа. Возможно, именно после этого он начал всерьез задумываться над тем, о чем ему наперебой твердили Аврора, Бланш и Домисиль.

* * *

Следствие по делу о взрыве в концертном зале «Зенит» зашло в тупик. Состояние Вогана полностью исключало его дальнейшее участие в политических играх – как, впрочем, и его движения «Франция-Республика». В прессе писали, что лидеру партии, объявившей себя «правее правых», предстоит «долгий период выздоровления», но действительность выглядела более мрачной. Придя в сознание в больнице, Воган понес такую ахинею, что врачи схватились за голову. Он, например, требовал, чтобы вызвали его родителей и сестру, а потом пожаловался, что его удерживают силой, а ему надо на работу. Когда его спросили, кем он работает, Воган ответил, что он ученик столяра. Он и в самом деле окончил столярное профтехучилище, кстати, на одни пятерки – мастера ставили его в пример остальным, – но все-таки это было почти тридцать лет назад. На обычный в таких случаях вопрос: «Какой сейчас год, Себастьен?» – он ответил: «Восемьдесят пятый, вы что, сами не знаете?» Доктора предписали ему абсолютный покой. Лечащий врач поговорил с молодыми людьми и девушкой в камуфляже, которые дежурили возле палаты больного, и попросил их связаться с его родственниками, то есть с семьей Вогана. «Мы – его семья», – заявил один из парней. «Вы его политическая семья, – стоял на своем доктор, – а мы ищем его родню: жену, детей…» Тогда выяснилось, что родители Вогана давным-давно умерли, как и его младшая сестра, утонувшая больше двадцати лет назад. У Вогана не было ни жены, ни сожительницы, ни любовницы. Однажды утром доктор, набравшись смелости, объяснил своему закованному в гипс пациенту, что ему уже не двадцать лет и что во всем мире у него нет ни единой родной души.