Французская революция: история и мифы

Подобно Н.И. Карееву, Е.В. Тарле рассматривает абсолютизм как некий внеисторический феномен, встречавшийся в разные времена и у разных народов: в Вавилонском царстве Хаммурапи, Древнем Египте, Римской империи, средневековой Англии (до XIII в.) и т. д., а наиболее характерным или, точнее, наиболее известным его образцом также считает французскую монархию Старого порядка[199]. Предложенное Е.В. Тарле её описание в основе своей повторяет кареевское. Французский монарх якобы обладал ничем не ограниченной, "бесконтрольной властью над человеческой жизнью, честью и достоянием" подданных[200], в подтверждение чего вновь приводился знаменитый тезис "государство — это я"[201]. Подобная неограниченная власть применялась совершенно волюнтаристским образом, граничившим с произволом, — "без плана, без руководящей мысли, без будущего", "от случайности к случайности, от авантюры к авантюре"[202]. Тарле сравнивал её с корабельной пушкой, сорвавшейся во время шторма с креплений. Так, преследование Людовиком XIV гугенотов, которое "страшно вредило планам торгово-промышленного развития Франции", было, по мнению ученого, вызвано всего лишь желанием "абсолютизма, избавленного от реальных забот", "занять свои досуги"[203].

В XVIII в. французская абсолютная монархия, по словам Е.В. Тарле, представляла собой настоящее "экономическое бедствие", ибо её действия вели к "экономическому распаду" и "хроническому голоданию нации"[204]. Ну а поскольку ни к каким реформам она не была способна по сути своей — подобную мысль автор книги повторяет неоднократно[205], — "результат был предрешен всей исторической эволюцией французского народа, революционному поколению оставалось выполнить продиктованную задачу"[206].

И, наконец, для указанной книги Е.В. Тарле, так же, как и для рассмотренных выше работ Н.И. Кареева, характерна экстраполяция французского исторического опыта на русскую действительность. Причем, если в трудах Кареева, написанных в условиях цензурных ограничений, такая экстраполяция скорее подразумевается, нежели декларируется, то в сочинении Тарле, появившемся во время первой русской революции (1906), исторические параллели между двумя странами проведены вполне открыто. Подобно своему старшему коллеге, Е.В. Тарле писал "Франция", держа в уме "Россия".

Ну а уж если даже столь уважаемые профессиональные историки считали возможным проводить прямые аналогии между французской монархией Старого порядка и русским самодержавием — аналогии, имевшие чисто политический подтекст, — то совсем не удивительно, что русская историческая публицистика периода революции 1905–1907 гг. соответствующими аналогиями просто изобиловала. Так, в брошюре М. Олениной "Весна народов" мы видим тот же самый набор стереотипных характеристик монархии Бурбонов, что и в научно-популярных трудах названных выше исследователей: "самодержавный король"[207], обладавший неограниченной властью ("государство — это я"[208]), "был хозяином жизни и имущества подданных".[209] В стране царил полицейский произвол ("По доносу полиции всякого могли бросить в тюрьму и продержать там сколь угодно долго времени"[210]), "судили судьи, назначенные правительством"[211], свирепствовала цензура ("книги, учившие любви к ближнему, братству, равенству всех людей, уничтожались как опасные"[212]) и т. д., и т. п. Короли, заявляет автор, "довели свой народ до полного истощения"[213], в результате чего и произошла Французская революция.

Точно так же описана власть французского монарха и в уже упоминавшейся брошюре анонимного социал-демократа: «Самодержавный господин, с неограниченной властью, он держал в своих руках судьбы целого государства. "Государство — это я", — с гордостью сказал один из королей французских, Людовик XIV»[214].

После революции 1917 г. аналогия между монархиями Бурбонов и Романовых в значительной степени утратила свою политическую остроту, однако представлениям о французском государстве Старого порядка как о "королевском самодержавии" суждена была долгая жизнь в отечественной историографии Французской революции.