Французская революция

Прежде всего здесь имелись в виду «естественные и неотъемлемые права человека», которыми люди пользовались в естественном состоянии и которые нужно гарантировать им в современном обществе. В 1789 году это казалось невероятно актуальным, поскольку было тем идейным фундаментом, который позволял разрушить Старый порядок: ведь если от природы все люди равны, то и по конституции они должны быть равны. К 1795 году стало очевидно, что и равенство, и свободу, и право на сопротивление угнетению (не говоря уже о праве на восстание, появившемся в Конституции 1793 года для оправдания переворота 31 мая – 2 июня) все понимают по-разному. Права, данные человеку от природы и столь ценимые просветителями, стали казаться опасной абстракцией.

«Люди равны, слышим мы, – писал один из публицистов. – Физически? Великан докажет вам, что он не равен карлику. Морально? Сократ будет отрицать, что он равен папаше Дюшену. ‹…› В природе? Если бы это было так, то так бы и оставалось». Вплоть до наших дней, продолжал он, легче «поместить Марата в Пантеон, чем приставить ему голову Ньютона или Монтескье».

В итоге от провозглашенного в 1789 году принципа: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» – было решено отказаться. Теперь лишь указывалось, что «правами человека в обществе являются свобода, равенство, безопасность, собственность». Не менее двусмысленной казалась и статья 1 Декларации прав 1793 года: «Целью общества является всеобщее благо», – поскольку, как справедливо указывали депутаты, единого определения «всеобщего блага» не существует, так как каждый понимает под ним нечто свое. В результате этот тезис в новую редакцию Декларации прав тоже не попал.

Не покушаясь на базовые «принципы 1789 года» – равенство перед законом, свободу вероисповедания и печати, презумпцию невиновности, термидорианцы постарались сформулировать Декларацию прав таким образом, чтобы она не выглядела сборником философских абстракций, к тому же меняющимся от конституции к конституции в угоду политической конъюнктуре. В то же время впервые с начала Революции в Декларацию, помимо прав, были включены и обязанности, суть которых наиболее четко сформулирована в двух принципах, изложенных в статье 2: «Не делайте другому того, что вы не хотите, чтобы сделали вам. Постоянно делайте другим то доброе, что вы бы хотели получить сами».

«Мы должны управляться лучшими»

Главным испытанием, которое новая Декларация прав должна была пройти на практике, стал вопрос о народном суверенитете, поскольку он, с одной стороны, был крайне важен, а с другой – имел совершенно конкретные следствия: кто получит право избирать и быть избранным и кто будет участвовать в принятии законов.

К началу Французской революции тезис Жан-Жака Руссо о том, что закон есть выражение общей воли, не подвергался просвещенной элитой сомнению, по крайней мере на теоретическом уровне. Однако именно этот тезис было совершенно невозможно реализовать на практике. В 1791 году для устранения – впрочем, весьма формального – этого противоречия придумали разделение граждан на активных и пассивных, а в 1793 году гражданам дали право отклонять законы, но не составлять и не утверждать их. Создатели новой конституции в очередной раз попытались разрубить этот гордиев узел.

Суверенитет, который, согласно Декларации прав, в 1789 году принадлежал Нации (статья 3), а в 1793 году – народу (статья 25), теперь стал принадлежать гражданам (статья 17). При этом гражданин в обязательном порядке должен был быть налогоплательщиком, поскольку, как заявляли депутаты, уплата налога и есть показатель заинтересованности в делах общества. Если человек ничего не платит, странно было бы, чтобы общество имело по отношению к нему какие-либо обязательства. Хочешь голосовать – пожалуйста, но прежде начни платить налоги.

В своей речи Буасси д’Англа специально подчеркивал, что «бедность неимущих должна пользоваться такой же защитой, как и изобилие богатых». Поэтому из числа граждан исключались лишь те, кто не платил налогов, поскольку «каждый член общества должен принимать участие в его расходах, сколь бы скромным ни было его имущественное положение», и те, кто находился в услужении. «Мы считали, – говорил коллегам Буасси, – что каждый гражданин должен ‹…› быть свободным и независимым, в то время как тот, кто является прислугой, не кажется нам ни первым, ни вторым: по сути, он утратил свою независимость от природы, он обменял часть своей свободы на жалование».