Французская революция

Подобное военное соединение играло в основном чисто символическую роль, олицетворяя собою идеал «истинно королевской» армии, альтернативной той, что осталась во Франции и «предала» своего короля. Точно так же эмигрантский двор графа Прованского символизировал альтернативу находившемуся «в плену» двору Людовика XVI. Однако, несмотря на свой во многом символический характер, исходящая из Кобленца «угроза» дала повод для воинственной революционной риторики, приведшей в конце концов к настоящей войне.

Европа и Революция

Осенью 1791 года международная обстановка стала быстро ухудшаться. В первые два года Французской революции иностранные государи относились к ней достаточно безразлично: никто в Европе, включая родственника Людовика XVI Карла IV Испанского и братьев Марии-Антуанетты императоров Священной Римской империи Иосифа II (правил до февраля 1790) и Леопольда II (правил до марта 1792), даже не задумывался о том, чтобы воевать ради короля и королевы Франции. Значение Революции видели лишь в том, что из-за нее ослабленная внутренними неурядицами страна надолго выбыла из числа ведущих участников европейской политики. Русский посол во Франции граф Иван Симолин писал в ноябре 1789 года из Парижа: «Возможно, что в течение нескольких лет Франция не будет иметь никакого значения в политическом равновесии Европы». Сделанное 22 мая 1790 года торжественное заявление Учредительного собрания о том, что «французская нация отказывается от ведения каких-либо завоевательных войн и не станет обращать свои вооруженные силы против свободы какого-либо народа», казалось, убедительно свидетельствовало о превращении бывшей великой державы в статиста мировой политики.

Особенно этому радовались правящие круги Великобритании: не приложив ни малейших усилий, они избавлялись от своего главного конкурента в колониальной экспансии. И хотя в 1790 году опытный английский политик и мыслитель Эдмунд Бёрк в памфлете «Размышления о революции во Франции», ставшем классикой идеологии консерватизма, предупредил, что развернувшиеся по другую сторону Ла-Манша события касаются всех стран и последствия их придется расхлебывать всем миром, к нему в тот момент не прислушались. Пруссию ослабление Франции, являвшейся союзницей Австрии, вполне устраивало. Что касается самой Австрии, то хотя она и обещала, что в случае агрессии Франция получит отпор от коалиции «государей, объединенных ради поддержания общественного спокойствия, безопасности и чести их корон», но на деле и она в бой не рвалась: война обошлась бы дорого, а выгоды сулила незначительные. И если Леопольд II в июне 1791 г. обратился к Марии-Антуанетте с многообещающим заявлением: «Что же касается ваших дел, я могу лишь повторить вам то, что уже писал королю: все, что мне принадлежит, ваше: деньги, войска – словом, все», то лишь потому, что получил ошибочные сведения об успешном бегстве королевской четы из Парижа.

И только осенью 1791 года в европейских столицах забеспокоились. Аннексия Авиньона показала, что, хотя революционная Франция на словах отказалась от завоеваний, на деле для ее интервенции в любую соседнюю страну вполне достаточно того, чтобы какая-то часть населения таковой обратилась к французам за помощью.

Кроме того, у австрийского монарха, являвшегося также императором Священной Римской империи, имелся отдельный повод для недовольства. В свое время Эльзас вошел в состав Франции на том условии, что на его территорию по-прежнему будет распространяться юрисдикция имперского права. Это условие было прописано в международных договорах, заключенных Францией. Однако Учредительное собрание его нарушило, распространив действие декретов от 5–11 августа 1789 года на владения немецких князей в Эльзасе, что не могло не вызвать напряженности в отношениях с императором.