Французская революция

Однако большинство монтаньяров отнеслось к дехристианизации отрицательно, считая, что она напрасно будоражит религиозный в своей массе народ. 21 ноября, выступая в Якобинском клубе, Робеспьер призвал положить конец этой кампании. В своих последующих речах он объявил посягательства на религию происками контрреволюционеров, а сам атеизм – достоянием «аристократов». В борьбе против «ультралевых» Робеспьера активно поддержали в Якобинском клубе и Конвенте Дантон, а в печати – Демулен, только что основавший газету «Старый кордельер». Вместе они добились осуждения дехристианизации якобинцами, а уже 6 декабря и Конвент принял декрет, подтвердивший свободу культов.

Вместе с тем между Робеспьером и Дантоном, этими наиболее влиятельными лидерами монтаньяров, тоже возникли серьезные разногласия. С начала декабря 1793 года Дантон, Демулен (в «Старом кордельере»), Делакруа и еще ряд депутатов, получивших прозвище «снисходительных», развернули агитацию против продолжения террора в условиях победоносного наступления республиканских армий по всем фронтам. Однако призывы дантонистов к созданию «Комитета милосердия» и освобождению из тюрем тех, на ком вины нет, встретили жесткий отпор со стороны робеспьеристов. 25 декабря Робеспьер в Конвенте обрушился на «два чудовища», угрожавших, по его словам, революционному правительству: «крайность» (имелась в виду дехристианизация) и «умеренность». Не называя имен, он приравнял критику «снисходительными» террора к контрреволюции. Это было предупреждение. 7 января 1794 года Робеспьер добился от якобинцев осуждения вышедшего накануне номера «Старого кордельера». Это уже был предупредительный выстрел. А когда «снисходительные» не услышали и его, был произведен «выстрел на поражение»: 12 января правительственные Комитеты арестовали друга Дантона, депутата и драматурга Филипп-Франсуа-Назера Фабр д’Эглантина за коррупцию, допущенную в ходе ликвидации Французской Ост-Индской компании. На сей раз дантонисты сделали «правильные» выводы, и кампания за прекращение террора, обращенная изначально к правительственным Комитетам, сменила направление и вылилась в критику «крайностей» политики «ультралевых».

«Царство Добродетели»

Прекращение террора ни в коей мере не входило в планы Робеспьера. После того как основная угроза существованию Республики со стороны внешних и внутренних врагов была устранена, он и его окружение, обладая почти неограниченной властью, взяли курс на реализацию во Франции своих представлений об идеальном обществе. Оставалось лишь конкретизировать таковые. 14 декабря 1793 года Сен-Жюст, находившийся в миссии при армии, попросил Робеспьера привлечь внимание якобинцев «к фундаментальным принципам общественного блага», чтобы они позаботились о способах управления «свободным государством». О том же думал и сам Робеспьер. В уже упомянутом выступлении 25 декабря в Конвенте он заявил, что перед нацией стоит задача «прийти к торжеству принципов, на которых должно покоиться процветание общества».

5 февраля 1794 года Робеспьер представил Конвенту большой доклад, изложив свое видение социального идеала. Результатом Революции, считал он, должно стать «царство Добродетели» – общество нравственно совершенных людей, готовых безоговорочно жертвовать своими личными интересами ради общественных. Набор добродетелей «истинного республиканца» выводился чисто умозрительным путем на основе идеализированных представлений об античных государствах Спарты и раннего Рима. Согласно этой абстрактной модели, совершенный гражданин не имеет «лишних» потребностей, аскетичен, не обременен избытком знаний, не знает жалости ни к себе, ни к врагам, презирает чувственные наслаждения и готов безоговорочно жертвовать личными интересами во имя общественных.

Но кто мог соответствовать подобным требованиям? Чьи интересы отражал робеспьеристский проект совершенного общественного устройства? Увы, взятый в целом, этот умозрительный идеал не отвечал чаяниям ни одного значительного слоя французского общества. В реальной жизни находилось немного желающих следовать абстрактным нормам «естественной» морали, а потому едва ли не любое действие реального человека могло быть истолковано как их нарушение, что было чревато фатальными последствиями, ибо проступок в сфере нравственности приравнивался робеспьеристами к контрреволюционному деянию. «В системе французской революции то, что является безнравственным и неблагоразумным, то, что является развращающим, – все это контрреволюционно. Слабость, пороки, предрассудки – это путь королевской власти», – говорил Робеспьер.