Французская Советская Социалистическая Республика

Не эти его качества меня тревожили. Генсек намечался в Президенты Французской Советской Социалистической Республики. Он будет иметь полноту власти в стране. То, что он справится с внутренними проблемами, я был уверен. Но как он поведет себя по отношению к нам? Сейчас, естественно, он послушен. Наши цели совпадают. Но что будет дальше? Меньше всего мы желали, чтоб Франция стала второй Югославией со вторым маршалом Тито во главе. Тогда уж предпочтительнее оставить все как есть. А Генсек ФКП был сильной личностью и, что б там про него ни говорили, французом во всех смыслах этого слова.

Правда, он знал, что у нас на него досье с разными пикантными подробностями. Раньше, когда он пытался ерепениться, мы кое-что пускали в западную прессу. Например, копию контракта, подписанную Генсеком на заводе Мессершмитта в 1942 году. Хоть и грехи молодости, но вспомнить неприятно. Компартия в то время уже участвовала в Сопротивлении.

Увы, опыт нас научил, что человек, придя к власти, меняется. И, главное, становится менее уязвимым. Уж какие компрометирующие документы мы имели на Мао Цзедуна (расстрел китайских коммунистов, пытки в тюрьмах), но чему это помешало?

Идеальным вариантом было бы заменить Генсека на его посту каким-нибудь молодым революционером-автономистом, люто ненавидящим Францию. Однако это пока не представлялось возможным даже в теории.

Я хочу, чтоб меня поняли правильно. Генсек ФКП был очень значительной фигурой на политической карте, общался по определенным каналам непосредственно с Секретариатом ЦК КПСС и, наверное, не подозревал о моем существовании. Но Секретариат в своих решениях принимал во внимание информацию и рекомендации, которые я поставлял из Парижа. Мне же докладывали чуть ли не каждое слово Генсека (эта служба у нас давно были налажена), и вот что-то меня смущало.

Однажды во время инструктажа в посольстве (обычно я давал предварительные указания, а сам сидел в сторонке — инструктаж проводил Белобородов) кто-то из молодых оперативников спросил:

— Если компартия работает на нас, если на нас работает левая пресса, если правая пресса тоже невольно работает на нас, если на нас работают французские капиталисты, интеллектуалы, часть чиновничества и даже часть офицерского состава, то кто же на нас не работает?

— На нас не работает, — ответил Белобородов, — обыкновенный рядовой француз, потому что он, мерзавец, работает только на самого себя.

8

Весной со мной случилась глупая история. Ранним вечером, когда было еще светло, мы сидели с Лидой за столиком уличного кафе. Вдруг какой-то мордастый тип, то ли пьяный, то ли накачавшись наркотиками (весь он был не в себе, словно в полусне), пошел прямо на столик, споткнулся, опрокинул рукой мой кофе и сел чуть ли не Лиде на колени. Встал, покачиваясь, и, вместо того чтобы извиниться, начал орать, будто я ему подставил ногу. В Москве я бы знал, как реагировать. Если бы тип был изрядно пьян, я бы врезал ему по роже. Если бы тип достаточно твердо держался на ногах и сам провоцировал драку, я бы вытащил пистолет. Но в Париже я не носил с собой оружия. И затевать потасовку не имел никакого права. Официант застрял в глубине кафе у стойки, а тип, словно почувствовав мою беспомощность, обнаглел окончательно. Я пережил несколько секунд жуткого унижения. Перед моим носом размахивали грязным кулачищем, а я должен был лепетать: «Пардон, месье, мы не хотели вам сделать ничего плохого».

А что мне еще оставалось в данной ситуации? Позорно сбежать, оставив свою даму?

Спасибо Лиде, выручила. Раздался звук звонкой пощечины.

Тип обомлел и сразу присмирел. Как из-под земли вынырнул официант, потом двое полицейских. Нас всех троих в «салатнице» отвезли в полицейский участок.

Я доказал свой дипломатический паспорт. Полицейские были крайне любезны. Типу нацепили наручники и куда-то увели. Составили протокол. Я подписался. Полицейские сказали, что я могу подать жалобу. Я ответил, что от жалобы воздержусь, ибо верю во французскую полицию. Полицейские заверили, что протокола достаточно, этот тип им надоел, известный наркоман, и бока ему намнут в любом случае. Вызвали мне такси. Прощаясь, взяли под козырек.

Все бывает, особенно в Париже. Можно было бы все это забыть, отмахнуться, плюнуть и растереть.

Однако я счел своим долгом поставить в известность Белобородова.

— Очень мне это не нравится, — сказал Белобородов. — Ты не завсегдатай кафе и Лиду вниманием не балуешь. Но стоило тебе появиться в общественном месте, как…

— Ты думаешь? — спросил я, улавливая мысль Белобородова.

— Не думаю, но предполагаю. Кто тебя допрашивал?

— Обыкновенные полицейские. Вежливые ребята.

— Слишком вежливые и предупредительные.

— Тогда зачем они это затеяли?

— Зачем? Обыкновенная операция опознания. Записать твой голос, чтобы потом сличить, скажем, с пленкой перехваченного телефонного разговора, сфотографировать, получить образец твоей подписи.

— Меня не фотографировали!

— Борис Борисович, — Белобородов поморщился. — Если это было ДСТ, то твои фотографии уже сушатся в лаборатории.

— Я вел себя неправильно?