Французская жена

Угли в маленьком круглом очаге дышали жаром, каштаны на решетке потрескивали весело и ласково, чернокожий уличный танцор каким-то загадочным образом бил степ прямо в толпе, арабчонок, жарящий каштаны, взирал на круглолицую, круглоглазую иностранку с великолепной французской снисходительностью… Париж!

Нинка засмеялась и, держа растопыренные ладони над жаровней, попросила насыпать ей и Жан-Люку каштанов в два больших фунтика.

Жан-Люк весь перемазался сажей, у Нинки замаслились руки. Оба они выбрались из толпы у Больших Магазинов чрезвычайно довольные.

– Жалко, что ты не будешь со мной встречать Рождество, – сказал Жан-Люк, когда они вышли на площадь перед Гранд-опера.

– Хочешь, с тетей Мари в гости пойдем? – предложила Нинка.

Правда, предложила не слишком настойчиво. Ну что мальчишке делать у какой-то замшелой русской старушки, с которой собирается встречать Рождество тетушка?

Сама Нинка намеревалась провести на этом празднике жизни не более часа – просто из интереса, что это за штука такая, русские эмигранты в Париже, – а потом отправиться к себе в Латинский квартал.

Конечно, соседка Ангела, да и все однокурсники разъехались на рождественские каникулы по домам, но кто-нибудь в Латинском квартале наверняка ведь остался, и не все же собираются ночь напролет поедать фуа-гра за семейным столом.

Ну, или можно будет пойти на улицу Оберкампф, где на каждом шагу бар с дискотекой. Нинка однажды исследовала эту улицу в компании студентов из Бразилии и сделала вывод, что гульнуть там можно до потери сознания.

Но для детского Рождества все эти варианты, разумеется, не годились, не стоило их Жан-Люку и предлагать.

Нинка вспомнила, как в детстве сердце у нее замирало от одного только предвкушения Нового года. А уж в тот момент, когда били куранты и родители наконец разрешали ей заглянуть под елку, где Дед Мороз загодя оставлял подарок, – сердце у нее не замирало, а чуть не выскакивало из груди.

Сегодня отец позвонил ей так рано утром, что она спросонья долго не могла сообразить, кто это.

– С наступающим Рождеством! – прозвучал его бодрый голос в трубке. – Ты же у нас теперь парижанка, по-европейски празднуешь.

– Спаси-ибо… – пробормотала Нинка. И, яростно зевая, спросила: – А ты чего так рано звонишь, пап?

– Мы с Анжеликой через час улетаем. В Египет. Решили встретить Новый год под пальмами. Дешевле выйдет, чем в Подмосковье под елками.

– Ну так и позвонил бы ближе к делу из Египта, – заметила Нинка.

– Из Египта звонки дорогие, – отрезал отец. – Мы не можем себе этого позволить.

«Конечно, мы лучше Анжелочке кусок кастрюльного серебра приобретем! – сердито подумала Нинка. – Нет, от удара спермы у всех одинаково крышу сносит, хоть ты профессор, хоть кто».

Она вспомнила, с каким веселым удовольствием папа умел тратить деньги, как смеялся над маминой привычкой расписывать расходы на месяц вперед, как, бросив свои записи, мама смеялась тоже и однажды сказала Нинке, что безоглядность прекрасна в мужчинах… Вот она, его безоглядность, – на звонке дочке экономит ради удовольствия какой-то дуры, которая ловко ему дает!

Да, невеселые какие-то мысли потянулись за воспоминаниями о новогодней елочке.

– Я не хочу в гости, – сказал Жан-Люк. – Они мне дома надоели.

В этом не было ничего удивительного. Когда бы Нинка ни заглянула к Полин, у той всегда толпились люди. Даже удивительно, когда она успевала писать свои картины или что там она творила – инсталляции?

Впрочем, Нинка не особенно этому удивлялась: ее вторая тетя, то есть тетя-бабка Нелли, средняя из трех сестер Луговских, тоже была художницей, и в каждый из немногочисленных Нинкиных визитов в ее мастерскую она наблюдала там целые табуны гостей; похоже, они вообще там не выводились.

– Ладно, пошли домой, – сказала Нинка.

По дороге они еще побродили по рождественской ярмарке, развернутой на площади. Нинка купила Жан-Люку шоколадного зайца, тот без лишних сантиментов разломил его пополам, и они его с удовольствием съели.

– Мы с тобой только и делаем, что жрем, ты заметил? – сказала Нинка. – Я вообще у вас тут разжирела.

– Ну и что? – удивился Жан-Люк.

– А то, что на корову стала похожа.

– Ты не похожа на корову. Ты очень красивая, Нинка, – сказал Жан-Люк.

В его голосе прозвучало при этом искреннее восхищение.

– Ты первый мужчина, от которого я это слышу! – засмеялась она.

И с удивлением поняла, что ее почему-то обрадовал этот смешной комплимент.

Глава 6

В квартире Полин было тихо. Пока Жан-Люк раздевался, сбрасывая куртку, шапку и шарф на пол в прихожей, Нинка заглянула в мастерскую, потом в спальню. Полин нигде не было. Это было странно: уже девять вечера, и куда бы она могла отправиться? Не в церковь же.

Стоило Нинке об этом подумать, как, словно ей в ответ, телефон завопил у нее в кармане.

– Нина, – раздался в трубке взволнованный голос Полин, – ты не могла бы забрать Жан-Люка с собой встречать Рождество?

– Куда? – машинально переспросила она.

– О, куда угодно!

– А что случилось?

Голос у Полин был такой, что Нинка почти испугалась. Впрочем, в ту же минуту она поняла, что тревожиться незачем.