Французские гастроли

Моё возмущение не наиграно, действительно ничего хорошего от такого обращения не жду. Замираю в раздумье. Просто так денег мне, конечно, никто не даст, но вот насчёт благотворительного фонда идея Вонтобеля здравая. К кому обратиться? К Лепле? Мой компаньон человек, конечно, надёжный, но вот репутация содержателя кабаре как-то не вяжется с основателем благотворительного фонда. А что, если обратиться к Лопато? Илья Аронович человек надёжный, с хорошей репутацией и связями. Да и мы знакомы уже не первый день. Кое-что интересное он мне о своей жизни рассказывал. Попробовать что ли?

— Марсель Израилевич, а как вы относитесь к тому, если я попрошу денег у Лопато Ильи Ароновича?

— Миша! Да ты охренел? Я ж тебе русским языком сказал, чтоб никаких связей с белой эмиграцией! Ты что, плохо слышишь?

— Угу. «Никаких связей», а у кого мне тогда деньги брать? Вы же не даёте! Между прочим, Илья Аронович, проживая в Харбине, во время голода в двадцатом году на свои средства закупил муку с крупой и безвозмездно отправил два эшелона в Россию. Два эшелона, а не два мешка! Один в Петроград, второй в Москву. И ничего, приняли и спасибо сказали несмотря на то, что он эмигрант. Да и какой он эмигрант, если всю свою жизнь в Харбине прожил? К тому же он промышленник, а не военный, наверное, к нему и надо обращаться!

— И что? Думаешь, что раз ты с его дочкой шашни крутишь, так табачный король в благодарность тебе мешок франков отсыплет? Да он тебе плетей пропишет, а не франков! Удивляюсь как ты-то до сих пор ещё жив-здоров при таком папаше твоей пассии. Вон, твой дружок Вертинский уже в Германию смотался от греха подальше. Говорят, что купчина этого певца со своей дочуркой в номерах возле вашего кабаре застукал и это почему-то его очень расстроило.

Ох и не понравился мне этот скабрёзный смешок Розенберга. Так бы и врезал в эту ухмыляющуюся рожу! Стоп! Хм… Я что, ревную? Так сразу же для себя решил, что с Людой никаких отношений у меня не будет. Хорошая девочка, не хотелось ей жизнь портить. Но и без меня нашёлся прохиндей, который её испортил. Ну козёл! Попадёшься ты мне, изуродую нахрен… Как бог черепаху! Видимо буря чувств отразившаяся на моём лице Розенбергом была замечена, и он истолковал её правильно.

— Миша, ты извини меня за этот смех. Неправильно это, надсмехаться над чужими чувствами, но и сам пойми. Будущего у вас с Людмилой всё равно бы не было. Ты в Советский Союз вернёшься, я в этом даже не сомневаюсь, но ей там не место. Ты парень умный, газеты читаешь и понимаешь, что ничего хорошего её там не ждёт. Она привыкла к этой беспечной и обеспеченной жизни и представить её в Советском Союзе я просто не могу. Она там выжить не сможет. Увянет и угаснет.

— А насчёт сбора денег на твою оперетту от меценатов? Я немного слышал о той истории с вагонами продовольствия от какого-то купца, но не знал, что этот человек живёт здесь, в Париже. Что ж, может он действительно чем-нибудь тебе поможет, но сомневаюсь, что даст столько сколько тебе требуется, но попробуй. Я возражать не стану. Ну и полпредство тебе сколько-нибудь выделит. Мы тоже заинтересованы в твоём успехе. Зря ты о нас плохое подумал, но тут не я решать буду. Уж извини! — Розенберг виновато разводит руками и на этом мы заканчиваем наш разговор.

* * *

К Лопато приезжаю уже под вечер. Сегодня вторник, а не четверг и визит выходит неурочным, но надеюсь меня примут. Ждать ещё два дня у меня просто терпежа не хватит, и так всё «на тоненького». Пока что одни только устные договорённости, а действенной конкретики нет. Хочется уже какой-нибудь определённости, но очень опасаюсь, что переговоры с Ильёй Ароновичем могут окончиться ничем. Фиг знает, о чём сейчас думает отец Людмилы, может он вообще меня не примет, посчитав косвенно виновным в грехопадении своей дочери. Обещал ведь ему…

Но меня принимают, и прислуга проводит в гостиную, где вижу Людмилу. Правда в ответ на моё приветствие она вспыхивает румянцем и порывисто встав с дивана молча выходит из комнаты. Илья Аронович только обречённо машет ей в след рукой и приглашает меня присесть. Как-то он сдал в последнее время, а вроде бы и шестидесяти лет ещё нет. Видимо слишком близко к сердцу принял несчастье любимицы. А как ещё для отца можно назвать связь восемнадцатилетней дочери с женатым мужчиной, которому давно перевалило за сорок лет? Только несчастье и никак иначе.

Некоторое время мы сидим молча и думаем каждый о своём. Наконец Илья Аронович тушит папироску в пепельнице и тут же прикуривает следующую. Прокашлявшись и разогнав рукой дым от табака, он вопросительно на меня смотрит. И как только курит такие крепкие папиросы? Там же такой ядрёный табак, что даже у меня глаза режет, хоть и сижу на другом краю стола. Но пахнет приятно, явно какой-то хороший сорт хотя в них не разбираюсь. Никогда не курил и начинать не собираюсь.