Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Вполне предсказуемо, уже на следующий день Сент-Илер полностью отказывается от своих прежних слов. Если еще накануне барон разрабатывал различные варианты штурма, то в письме от 2/12 июня он пишет королю, что «нельзя нанести малейший урон этому городу, не пойдя на большой риск», а с другой стороны, «буде мы возьмем его, то окажемся принуждены его оставить, ибо не сможем удержать в настоящий момент». Тем не менее он продолжает настаивать на переходе к активным наступательным действиям против русских, которых Сент-Илер именует теперь «варварами» и «опаснейшей для человеческого рода державой». Он предсказывает, что «по всей видимости варвары не совершат в этом году вторжений во владения Вашего величества», и советует «безотлагательно» предпринять экспедицию чтобы ни много ни мало «уничтожить» Санкт-Петербург — в противном случае, пугает барон короля, Швецию на будущий год ждут новые русские десанты, теперь уже по всему побережью и даже в Зунде (документ 63){199}. По сведениям Кампредона, однако, к этому времени королю Фредрику уже известно, что адмирал Норрис не собирается действовать наступательно — и что он считает «Сент-Илера мечтателем (visionaire) и его проекты химерами»{200}. Из этой формулировки, впрочем, непонятно, в какой степени Фредрик разделяет эту оценку, — или же негативное отношение Норриса к Сент-Илеру воспринимается королем лишь как отговорка со стороны не желающих воевать с Россией англичан.

Возможно, впрочем, что позиции Сент-Илера были дополнительно подорваны неприятной для него встречей, которая произошла 1 июня. Формально англичане оставались нейтральной державой, поэтому, когда эскадра подошла к Ревелю, на борт английского корабля поднялся российский капитан-поручик Барш — и узнал среди присутствующих «француза барона, которой был в С.-Петербурге при академии». Офицер докладывал своему начальству, что барон, по словам англичан, состоял «в службе шведской, а в какой подлинно, [он, Барш] уведомиться не мог». Тем не менее, как сообщили английские офицеры, Сент-Илер «объявлял [шведам], что будто [он российские] крепости и гавани все знает и чертежи делает, из которых он, капитан-поручик, видел чертеж кое около Котлина острова». Авантюрист рассказывал, разумеется, англичанам и о своей службе в России, «что был в нашем флоте шаутбенахтом и академию в Петербурге привел в совершенство, и будто женился в доме кронприцессы на знатной персоне». Как мы знаем, Сент-Илер действительно имел адмиральский чин, действительно женился на фрейлине кронпринцессы и действительно руководил (успешно или нет — другой вопрос) Морской академией; в своем донесении Барш и сам пишет, что француз состоял в Санкт-Петербурге «при академии». Однако когда его стали расспрашивать англичане, бдительный офицер все напрочь отрицал: «Он им объявил, что [Сент-Илер] шаутбенахтом не бывал и академии в совершенство не приваживал». В глазах Барша, переход высокопоставленного эксперта на службу к шведам был бы, видимо, ударом по престижу российской державы. Поэтому моряк горд, что сумел скомпрометировать перебежчика: «Англичане больше поставили ему, французу, в дурость и в смех»{201}.

В самом деле, после событий 1 июня акции Сент-Илера стремительно падают. Как сообщает Обри де ла Мотре, предложенный Сент-Илером проект нападения на Ревель сначала понравился адмиралу Вахтмейстеру, «но, по отзывам людей понимающих в морских делах, этот проект погубил бы шведский флот в гавани Ревеля, вместо того чтобы сжечь московитский». Адмирал Норрис и его шведский коллега Спарре сами совершили рекогносцировку и сочли план непрактичным, «после этого некоторые стали говорить, что прожектер — один из царских шпионов». Впрочем, де ла Мотре поясняет, что подозрения эти возникли уже после того, как шведское адмиралтейство отвергло проект барона: не сумев продать королю свои услуги по уничтожению Санкт-Петербурга и русского флота, Сент-Илер занялся торговлей другого рода. Оказывается, он продал в Стокгольме груз бургундского и шампанского, с которым прибыл из Петербурга, и после этого-то шведские торговцы вином, «возможно из зависти», и стали называть его царским агентом: известно ведь, что в России государь «является единственным купцом, забирая на себя все товары и назначая факторов для их продажи»{202}. Имеется в виду, что, по мнению стокгольмских купцов, Сент-Илер в военное время не мог прибыть с товарами из России в Швецию иначе как по поручению Петра.