Французский орден особиста

Он не спешил делиться с Эверстом своими сомнениями в том, что разработчики плана «Барбаросса» – плана быстрого разгрома большевистской России – допустили серьезные стратегические просчеты. У обер-лейтенанта имелись достаточно высокие покровители в Берлине, и, проговорись Эверст, они могли расценить подобные оценки старшего офицера, тем более командира полка, как пораженческие, капитулянтские, и тогда прощай карьера, а вместе с ней – генеральские погоны и обеспеченное будущее в элите тысячелетнего Рейха.

«Да, Артур, пора заканчивать с писательством. А то вместо лаврового венка можно получить пинка под зад и вылететь из армии», – подумал Бойе, скользнув взглядом по Эверсту.

Тот с аппетитом грыз куриную ножку и перебирал фотографии. По его щекам катились капельки жира, но он не обращал внимания, сосредоточившись на последних снимках. Эверст искал те, что могли бы стать хорошей иллюстрацией к дневнику Бойе. С этим дневником у Эверста были связаны далекоидущие планы. Ему порядком осточертела походная жизнь: спать где попало, есть что попало и опасаться, как бы очередной русский фанатик не набросился с ножом, булыжником или гранатой. А дневник – это шанс вырваться в Берлин. Эверст рассчитывал на свои старые связи в газете Völkischer Beobachter («Народный обозреватель»). Публикация материала с фотографиями на ее страницах открыла бы ему, скромному репортеру, двери в ведомство доктора Геббельса, а это совершенно другие возможности, совершенно другая карьера, совершенно другая жизнь.

Его мечты нарушил рык Бойе:

– Отто, хватит раскладывать пасьянс! И побереги свои зубы!

– А? Что? – встрепенулся Эверст.

– Я говорю, хватит грызть кость. Это не последняя русская курица.

– А-ха-ха, – рассмеялся Эверст и, подмигнув, заметил: – Сейчас возьмусь за крылья Пегаса. Есть пара мыслей, которые расцветят ваш дневник, Артур. Одна касается…

Тут во двор ворвался обер-лейтенант Пауль Сухич и завопил:

– Господин полковник, русские! Пленные русские… Они напали на наш конвой! Они разбегаются!

– Где?! – зарычал Бойе.

– Там! Там! – Сухич махнул рукой в сторону.

– Сколько их?

– Не знаю… Невозможно посчитать! Много! Очень, очень много!

– Вооружены?

– Я не знаю, не знаю! Но среди конвоя есть жертвы!

Бойе бросился к пирамиде с оружием, схватил карабин и на ходу приказал:

– Пауль! Взять взвод автоматчиков и отрезать русских от леса!

– Будет исполнено, господин полковник!

– Отто, ты со мной!

– Есть! – ответил Эверст, быстро обтер рот и вместе с Бойе помчался к машине.

– Вперед, Курт! Быстро!

«Опель», сердито фыркнув двигателем, завелся с пол-оборота, вылетел на окраину села и свернул на проселочную дорогу, ведущую к месту, где произошло нападение. По пути к ним присоединились Эбергард, Кох и Рунге на своих машинах, автоматчики в грузовике и мотоциклисты из взвода разведки. Прозвучали первые автоматные очереди. Прятавшиеся там красноармейцы бросились искать спасения в лесу, и Бойе спешил отрезать им отход. Дело было знакомое: мотоциклисты, выскочив на поле, стали раскручивать дьявольскую «карусель» – носились по кругу и расстреливали тех, кто пытался вырваться. Бойе стрелял из «опеля», и у него получилось уложить шестерых красноармейцев. Его щеки опалил яркий румянец, в глазах заполыхал огонь, губы кривились в хищном оскале. Он не спешил расправляться с седьмым «Иваном» – устроил ему «пляску смерти». Пули решетили землю у ног оборванного солдата, и его судорожные прыжки вызывали взрыва хохота у Эверста и Курта. Вскоре эта забава надоела Бойе. Он вскинул карабин к плечу и выстрелил, но неудачно. Пуля по касательной задела шею красноармейца, и тот, оставшись на ногах, предпринял еще одну попытку прорваться. Это ему почти удалось, так как один из мотоциклов заглох, и красноармеец ринулся в образовавшуюся брешь. Бойе лихорадочно передернул затвор и снова нажал на курок. Он знал, что не промахнулся, но этот русский продолжал бежать. Бойе выругался, поймал спину непокорного «Ивана» в прицел и со злостью выстрелил еще раз. Красноармеец рухнул на землю, но продолжал ползти. Эверст не выдержал – выпрыгнул из машины и побежал к этому фанатику, вытаскивая на бегу фотоаппарат. И тут случилось неожиданное – красноармеец поднялся и двинулся на своих мучителей. На его залитом кровью лице ненавистью горели глаза. Эту лютую ненависть Бойе видел уже не раз у пленных. Он вскинул карабин и выстрелил. Голова красноармейца разлетелась, как переспелый арбуз. Эверст успел сделать снимок и пришел в неописуемый восторг.

Бойе не знал, что все это всплывет спустя три года… Все это будет впереди, а пока что он испытывал азарт, выискивая новую жертву. Перезарядил карабин и окинул взглядом пшеничное поле. Слева мелькнула и скрылась забинтованная голова. Курт тоже заметил красноармейца, развернул машину и нажал на газ.