Французский орден особиста

Конвойные втолкнули его в просторную комнату. Кроме фельдфебеля здесь были два офицера-немца: капитан с усами-щеточкой в подражание фюреру и сидевший в углу обер-лейтенант, лицо которого Рябов не разглядел.

Капитан кивнул фельдфебелю на место в торце стола. Тот, протиснувшись бочком, присел на табуретку. Конвойные остались стоять у двери.

Рябов увидел на столе нож.

«Кажется… тот самый, с каким я напал на мотоциклиста. Значит, мне конец. Поизмываются, гады, а потом прикончат…»

Сердце защемило от боли.

Капитан взял нож, повертел его в руках и, бросив на Рябова тяжелый взгляд, кивнул фельдфебелю.

– Твой нож? – начал тот допрос.

Отказываться было глупо, и Рябов кивнул.

– Почему ты хотел убить доблестных немецких солдат?

– Это война, в ней нет выбора.

– У тебя был выбор – ты мог бы сдаться.

Рябов решил побороться за жизнь.

– На дороге я выполнял приказ, в случае отказа меня бы расстреляли, – сказал он. – А если бы я сдался, то тоже получил бы пулю от своих.

На лице капитана появилась презрительная ухмылка. Выдержав почти что театральную паузу, он бросил в лицо Рябову:

– Врешь! Ты комиссар! – Русский у него был не такой безупречный, как у фельдфебеля.

Рябов напрягся. Комиссар – это равносильно приговору. Немцы не брали в плен комиссаров; как и с сотрудниками госбезопасности, с ними расправлялись на месте.

– Нет! Я не комиссар.

Капитан продолжал гвоздить его взглядом:

– Врешь! Ты из НКВД!

– Нет! Я командир артиллерийской батареи, – на ходу придумывал Рябов, повинуясь инстинкту самосохранения.

– Артиллерист… – Капитан переглянулся с обер-лейтенантом, и его голос сразу поскучнел. – Имя? Фамилия?

– Лейтенант Александр Колесник, – на автомате ответил Рябов.

Реальный Александр Колесник погиб в бою, да и вряд ли немцы что-то знают о нем.

– Где документы? – допытывался капитан.

– Остались у командира.

Это было почти что правдой – перед тем как выйти на дорогу, Рябов отдал документы Сизову.

– Номер части? Фамилия командира?

Водить немцев за нос не имело смысла. Так как ни дивизии, ни полка больше не существовало, Рябов четко произнес:

– Сто девятая мотострелковая дивизия, четыреста четвертый артиллерийский полк. Командир дивизии полковник Краснорецкий.

Ответ не вызвал интереса у капитана, и он продолжил допрос:

– Какую должность занимал?

– Командир артиллерийской батареи.

– Что заканчивал?

– Вторую Ленинградскую артиллерийскую школу.

– В каком году?

– В тридцать шестом, – ответил Рябов и тут же пожалел об этом.

Капитан прищурил глаза. За пять лет не подняться выше лейтенанта – это было подозрительно. Немцы знали, что в Красной армии звания повышали быстрее, чем в органах НКВД.

Обер-лейтенант, все это время молча сидевший в углу, внезапно оживился. Он подался вперед, и спину Ивана окатил холодок. Этот обер был похож на хищную птицу с длинным, крючковатым носом. Шестое чувство подсказывало, что перед ним, скорее всего, находится сотрудник Абвера – военной разведки и контрразведки Германии, или же это офицер из тайной полевой полиции – ГФП.

– Почему так долго ходить в одном звании? – на ломаном русском спросил обер.

Рябов развел руками. Чтобы выиграть время, он сделал вид, что не понял вопроса.

– Комиссар? НКВД? – сыпались вопросы-крючки.

– Нет же, нет! Артиллерист я.

– Врешь! Говори правду! – рявкнул фельдфебель.

– Я не коммунист, не приняли меня в партию. А беспартийным по службе нет продвижения, – выкручивался Рябов.

– Не коммунист? Почему?

– Происхождение подвело…

– Это как? – спросил капитан.

– Из казаков я, – пояснил Рябов.

– Из каких казаков – донских, кубанских? – проявил осведомленность немец.

– Из яицких.

– Яицких?.. – поднял бровь обер.

С помощью переводившего фельдфебеля он стал внимательно копаться в родословной Рябова, спрашивал также об отношении казачества к советской власти. Это сбивало с толку, и Иван старался запоминать свои ответы.

Наконец допрос закончился. Обер сделал последнюю пометку в блокноте, кивнул часовым, и те вывели Рябова из хаты.

Иван плохо помнил, как добрел до сарая: он все еще не мог поверить, что его не расстреляли. В сарае сразу вырубился – слишком велико было напряжение. А когда пришел в себя, началась новая пытка – жаждой и голодом. Горячечные видения мутили сознание, Рябову казалось, что он наклонился над ручьем с кристально чистой водой, глотает и никак не может напиться.

Чужая, ненавистная речь и лязг засова вернули его к реальности.

В проеме двери возник фельдфебель, за ним жался крестьянин с корытом в руках. В корыте лежали сырые овощи – картошка, свекла и морковь. Фельдфебель кивнул, и крестьянин, пряча глаза от пленных, поставил корыто у стены. Затем попятился за дверь. Пленные, у кого еще были силы, приподнялись.

Фельдфебель, перекатываясь с пятки на носок, гаркнул:

– Чего таращитесь? Жрите, свиньи!

– Воды! Дайте воды! – раздались робкие голоса.

– Может, еще и водки налить? – издевался фельдфебель.

– Господин офицер, позвольте принести ведро воды, – осторожно произнес крестьянин.

– Чего-чего?!

– Позвольте дать им немного воды.

– Может, еще и молока?

Крестьянин не уловил издевки.

– Можно и молока, и вареной картошки, – осмелев, сказал он.