Французский «рыцарский роман»

Вспомним, что и во времена Кретьена героини романов проявляли подчас завидную настойчивость и предприимчивость. Еще Бланшефлор в «Повести о Граале» явилась в спальню Персеваля, чтобы соблазнить юношу. Но там речь шла о подлинной большой любви, либо о необходимости на худой конец (ибо молодая одинокая женщина, соблазняя рыцаря, стремилась найти в нем опору и поддержку), а не о голой чувственности. И даже если герой подвергался откровенным атакам влюбленных в него девиц и женщин (как, например, Ипомедон и Протесилай), он не мог позволить себе столь грубо обойтись с дамой. Откуда эта грубость, это попрание куртуазных идеалов, это снижение женских образов? Можно, конечно, видеть здесь различные варианты мотива «сопротивляющегося любовника», знакомого нам по многим античным памятникам (Федра и Ипполит и т. д.), а также по ирландским сагам. Если античные мифологемы и могут быть приняты во внимание, то воздействие кельтских преданий весьма сомнительно. Время для такого воздействия прошло. Поэтому появление указанных мотивов в рыцарском романе должно быть истолковано иначе. Думается, перед нами результат известной конвергенции жанров: городская сатира и дидактика в XIII в. оказывала все большее воздействие на куртуазный роман. Вопрос этот требует более глубокого изучения. Споры между П. Никрогом и Ж. Ришнером о сущности жанра фаблио 14, споры, в которые мы сейчас не будем вдаваться, с несомненностью говорят о правомерности постановки такого вопроса. Роман «Идер», например, обнаруживает немало черт, сближающих его с фаблио. Помимо уже упоминавшегося эпизода во дворце короля Ивенанта (ст. 316—402), укажем, например, на забавную сцену ревности короля Артура (ст. 5133—5275), по мнению Ф. Менара15, — единственную во всей «артуриане». Упомянем также неожиданное для куртуазного романа обличение такого значительного в эпоху средних веков института, как монашество:

Les besoignos е li vilain

Devienent роr le pain
Е роr jeter soi de la cure
De vivre e de la vesture.
Que si vait la religion,
Si ad la costume au bordon,
Qui vole od les es, pus s’enbusche
Роr mangier le miel de la ruscbe.
Ja tels gens ne tendront bon ordre:
De cels qui plus font a remordre,
Qui plus sunt fels de felonies,
Fait l'om bailliz es abeies.

(v. 3684—3695)

He приходится говорить, что антимонашескими настроениями окрашена в той или иной степени вся городская сатирическая литература средневековья.

К характеристике «городских» черт «Идера» можно добавить явный антифеминизм книги, наполненной такими, например, сентенциями:

Fols est qui en femme s’afie.

Se il a oilz, il ne voit gote.

(v. 4019—4020)

Антифеминизм, по крайней мере недостаточно почтительное отношение к даме, распространяется даже на «голубую» героиню книги, подругу Идера Генлойю. Ее чувства, ее поступки описаны немного иронически, и любовь к девушке не захватывает юного рыцаря целиком. Здесь «авантюра» явно доминирует над любовью.

Рыцарские романы типа «Гибельного погоста» и особенно — «Идера» или «Дурмарта Валлийского», с одной стороны, самым широким образом пользуются куртуазными клише и штампами — в изображении приключений героя (в трактовке самого мотива рыцарского поиска и авантюры), в композиционных приемах и ходах, в описании турниров, поединков, заколдованных замков и переправ 16, в описании внешности протагонистов (описания эти неизменно этикетны) и в самом их наборе; но, с другой стороны, высокое представление о рыцарственности и о подлинной любви, какое мы находим в книгах Кретьена де Труа, у романистов начала XIII в. предстает в весьма редуцированном, обедненном виде. К этому добавляется заметное воздействие идеологии городского сословия (ведь горожанами были многие авторы куртуазных повествований17), но не в ее бунтарски-плебейском варианте, а в консервативно-охранительном. Отсюда и морализирование, и усмешки по поводу слишком экзальтированных любовных переживаний, и заметный интерес к мелким приметам быта, и изображение низменной стороны любви, и уничижительное отношение к женщине.

Однако в этих романах не было искоренено до конца высокое представление о человеческом чувстве. В этом смысле весьма показательна в романе «Идер» одна проходная сцена, не играющая существенной роли в повествовании. Тем не менее на ней полезно остановиться. Во время своих странствий Идер набредает на перекрестии дорог на скорбную группу: молодая девушка склонилась над телом рыцаря, павшего в неравном бою. Она просит Идера помочь ей предать земле тело ее милого. Наш рыцарь готов ей подсобить, но хочет знать получил ли ее друг перед смертью отпущение грехов. Девушка в наивной простоте отвечает: