Французский Трофей

Женю сразу отправили на передовую. Ей дали коня, и в седельной сумке было достаточно медикаментов и перевязочных материалов. Две подводы с санитарами и фельдшерами от второго полка следовали за ней. И все равно у девушки замирало сердце при звуках атаки, колотилось где-то в горле, но коня она направляла твердой рукой.

Вести с передовой приходили с ранеными бойцами. Поначалу и тех, и других было немного, но французы смогли собраться с силами и стали все резче и отчаяннее отбрасывать позиции русских. Только через пять дней их остановил сильнейший ливень, из-за которого поле боя развезло, и они стали гибнуть не от пуль, а увязая в грязи.

Этьен забывался, помогая в госпитале, изредка засыпал на два-три часа, а потом наново перетягивал ноги и кидался помогать, чем мог. И все бросал взгляды в сторону передовой, высматривая Костю.

Женя насмотрелась всякого. Атака была долгой, бой тяжелым, а тыл оставался все дальше и дальше. И только на седьмые сутки пришли вести о том, что войска отступают и бой прекращается. Женя была далеко от тыла, далеко от подвод, с которыми отправила последних раненых. Она сама была ранена в плечо, но не сильно. Рану ей перевязал один из фельдшеров двое суток назад. В седельной сумке было пусто, лошадь уже устала пугаться. Рана горела и воспалилась, и княжна была совсем одна. Нужно было вернуться в расположение полка, но Женя не знала, как это сделать. Просто дала лошади напиться из ручья, не замаранного кровью и порохом, и потом отпустила поводья, дав ей волю, чтобы вернуться домой благодаря лошадиному чутью и памяти. Сама Ева была истощена и измождена, и, пока состояние позволяло, старалась пить больше воды, пока фляга не опустела, а сама девушка, склонившись на шею коня, не потеряла сознание.

Заканчивались сутки с того момента, как с поля боя вернулись все уцелевшие полки и подводы с ранеными. Младшего врача не было. Все понимали, что из-за этого Михайловский общается со всеми исключительно криком, а Катенька тайком утирает слезы.

Этьен продолжал помогать, чем мог, и уже чисто механически бросал взгляды на лес, за которым остались поля боя. Ранним утром, когда солнце еще не показалось над макушками деревьев, но уже освещало все вокруг, француз вышел из лазарета за водой, глянул на лес и хотел идти дальше, но внимание его привлекло движение.

– Господь всемогущий, быть не может, – прошептал он и, бросив ведро и трость, бросился к коню, приволакивая ногу, ловя на руки бесчувственное, едва живое тело.

Потом ему рассказывали, что Женевьеву он донес до палатки лазарета на руках, но он этого не помнил. Как только та оказалась на операционном столе, Этьен упал в обморок от болевого шока.

Женя никак не ожидала очнуться в операционной палатке. Плечо глухо пульсировало болью, и во рту было сухо, как в пустыне. Она ощущала, что от нее воняет нещадно, а подняв голову и оглядевшись, увидела спящего в углу Михайловского.

– Андрей Ионыч, – хриплым сипом позвала она врача. – Миленький, Андрей Ионыч, – закашлялась девушка, и хирург тут же проснулся и подбежал к ней. – Воды, умоляю, пить дайте.

– Сейчас, душа моя, сейчас, – он кликнул сестру, чтобы та принесла чистой воды, а сам придержал Женю под голову. – Был бы тут Этьен, уже принес бы воды, но увы… – он покачал головой и придержал ее под затылок, помогая попить. – Вот так, душа моя.

Напившись и переведя дух, Женя облизнула губы и подняла брови.

– Этьен? Принес воды? – удивленно спросила она. – А сейчас он где? – ей сразу почудилось самое страшное, что Этьена могли арестовать и посадить в тюрьму в связи с этой атакой.

– Отнесли на его койку, – ответил Михайловский, бережно опуская ее голову. – Он тебя чуть ли не от самого леса на себе нес. Ну да Господь с ним. Ты-то как, Костенька? Почему со всеми не вернулся? – стал расспрашивать ее врач.

Пациентов было немало, но Андрей Ионович не мог так просто ее бросить.

– Не смог, Андрей Ионыч. Помогал всем, пока мог. Ни бинта, ни склянки не осталось. Не мог я их бросить там одних умирать. Да и занесло меня далеко-далеко. Я не думал, что выберусь. Лошадь принесла, нашла дорогу. Сам я бы и не отыскал, куда ехать, – призналась Ева. – Сильно меня ранило?

– Ох, Костя-Костя, – он взял тампон, смочил его в воде и протер лицо молодого врача, то было в грязи и в крови. – Кость не задета, только мягкие ткани. Оклемаешься. И работать сможешь, сухожилие тоже цело. Но отдых нужен, и кушать побольше. Переведем тебя из операционной, и Вася принесет тебе.

– Слава богу! – выдохнула Женя. – А я так боялся, что больше не смогу оперировать, вы себе представить не можете, – пробормотала она. – Спасибо вам, Андрей Ионыч.

– Господь с тобой, мне-то за что? – он отмахнулся и принялся вытирать пенсне краем фартука. Фельдшера, что были на поле боя, рассказали ему, как самоотверженно Женевьева снова и снова кидалась спасать раненых. В его глазах она была словно Жанна Д’Арк. – Ну вот что, ты отдыхай, а я пойду, раненых много.