Французское наследство

Васю сняли с поезда в Торжке — заподозрили тиф. Сердце Антона Васильевича разрывалось, но с ним была беременная жена, тринадцатилетний сын Павел и старуха-мать, а в Петрограде их ждала зафрахтованная с огромным трудом шхуна. Ребенка было решено оставить в специальном лазарете с няней. Что случилось с мальчиком дальше, известно скупо. Остались только записи в архивах местной больницы — доставлен восьмилетний Василий Соболь (так он называл себя), сильный жар, бронхит. Когда Вася поправился, его определили в приют. Куда делась няня — неизвестно. Так история повторилась: семья во Франции, а один из двух сыновей — в России.

Русские Собали освоились и обжились на исторической родине достаточно быстро, помогли вывезенные с большим риском драгоценности — их жена Антона Васильевича, Мария, прятала в мешочке, привязанном к и без того огромному животу. Так что лишений эмиграции они не испытали. Но вот третьего ребенка потеряли — девочка родилась мертвой, а больше забеременеть Мария так и не смогла. Пытались они разыскать Васю, но безуспешно, никакие связи не помогли. Так что пришлось смириться, тем более что через несколько лет подросший Павел женился и в 1925 году подарил им чудесного внука — Поля-Мишеля.

Поль-Мишель получил прекрасное образование, внешне был исключительно приятен, обеспечен и, если бы не война, мог бы считаться баловнем судьбы. Но немецкая оккупация беспощадной косой прошлась по роду Собаль, вернее, по его «русской» ветви. Сгинули в гестаповских застенках Антон Васильевич и Павел, жена Антона Васильевича в несколько недель сгорела от какой-то непонятной болезни, а мать Поля-Мишеля, Анна, бесследно исчезла во время одной из уличных облав. Сам Поль-Мишель летом 1944 года умудрился попасть в Нормандию где, сломя голову, ринулся воевать в составе союзнических войск. Странно, что мальчишка не погиб в первый же день, а был ранен аж на третий. Но зато как ранен…

Война окончилась. Поль-Мишель вернулся в Париж после нескольких месяцев, проведенных в госпитале и на швейцарских курортах. Внешне он почти не изменился, а сумрачное выражение лица знакомые списывали на потерю всех близких родственников. Только близкие друзья Поля-Мишеля знали причину тоски, поселившейся в его глазах. «Последствия таких ранений неизлечимы» — в один голос говорили врачи. И в двадцать лет ему пришлось поставить крест на отношениях с женщинами и надежде иметь семью и детей. Денег у него было много, очень много, и с каждым годом становилось все больше. Половину времени он тратил на то, чтобы преумножить капитал, половину — на то, чтобы его потратить, разъезжая по миру и ударяясь в самые немыслимые авантюры и приключения. Подчеркнуто безразличное отношение мсье Верне-Собаля (после войны он в память о матери присоединил её девичью фамилию к своей родовой, а позднее, вспомнив о дворянских корнях, вполне законно присовокупил к ней приставку «де») к женщинам долгое время вызывало в обществе двусмысленные слухи, совершенно, впрочем, его не волновавшие. Постепенно пересуды прекратились, а когда Поль-Мишель в интервью по случаю своего пятидесятилетия откровенно рассказал о последствиях своего ранения, судачить было уже не о чем. Была только одна проблема, волновавшая родственников Поля-Мишеля со стороны второй ветви Собалей (а надо сказать, что к тому времени финансовые дела кое-кого из них обстояли далеко не блестяще) — кому он завещает после смерти свой огромный капитал. И они совершенно не зря опасались его непредсказуемости.

Поль-Мишель писал и переписывал своё завещание несколько раз и сам оповещал окружение о его содержании. На старости лет, когда здоровье уже не позволяло ему разъезжать по экзотическим островам или карабкаться на вершины гор, он осел в родовом имении и занялся семейными архивами. Там ему и попались на глаза записки деда, в которых он подробно рассказывал о бегстве из России и больном сыне, оставленном в Торжке. Поль-Мишель смутно помнил странные разговоры, слышанные им в детстве, и внезапно его осенило желание разыскать родственников, если они есть, в России. К тому времени ему исполнилось семьдесят четыре года, и родня уже начала алчно потирать ручонки в предвкушении наследства. То один, то другой Собаль наезжал в гости, лебезил, заверяя старика в горячих чувствах и заодно поливая грязью других претендентов на его капитал. Так что иллюзий насчет истинных целей любящих родственников господин де Верне-Собаль не испытывал.

Собственно, можно было бы начать рассказ именно с этого момента, но тогда желание Поля-Мишеля выглядело бы ещё более экстравагантным.