Французское общество времен Филиппа-Августа

Итак, жонглеры обычно не говорят почти ничего об увенчанных митрами и владеющих посохом властителях; если же и упоминают их, то лишь затем, чтобы представить в самом неблагоприятном свете. Так поступил, к примеру автор поэмы «Гарен Лотарингский»: в своего рода вступлении он говорит об епископате как об эгоистичной, скупой корпорации, которая отказывается взять на себя расходы по защите королевства. Когда архиепископа Реймсского, самое высокопоставленное церковное лицо во Франции, просят помочь своими деньгами императору Карлу Мартеллу и его рыцарям, приготовившимся сражаться с язычниками, он отвечает: «Мы священники, и наш долг — служить Богу. Мы будем охотно молиться о ниспослании вам победы и сбережении вас от смерти. А вам, рыцарям, Бог велел приходить на помощь клирикам и защищать святую Церковь. Зачем же столько слов? Я призываю в свидетели великого святого Дионисия, что вы не получите от нас ни единого анжуйского су». — «Сир архиепископ, — отвечает клюнийский аббат, — нехорошо вам забывать о благодетелях. Ежели мы и богаты (хвала Господу за сие!), то благодаря добрым землям, которые их предки передали нам. Пускай каждый из нас сегодня выделит им немного добра: не следует, отказывая совсем, рисковать потерять все». — «Делайте что хотите, — возражает в гневе архиепископ, — но скорее я позволю себя привязать к хвостам их лошадей, чем дам пару мелких анжуйских монет».

В этом отрывке содержится очевидный намек на денежные вымогательства, объектом которых были со стороны короля и Папы во второй половине XII в. епископы, возможно, даже намек на конкретный эпизод — требование в 1188 г. Филиппом Августом саладиновой десятины. Истина же в том, что Церковь и ее подданные почти в одиночку несли это тяжкое бремя. Несомненно, некоторые епископы и задерживали свой взнос; другие уступали только насилию, но в конечном итоге высшее духовенство платило. Мы видим, как оно отдает в залог, чтобы помочь королю и Папе, даже свои алтарные ценности и священные сосуды. Феодальный поэт допускал тут субъективное преувеличение и, в общем, историческую неточность.

Категория жонглеров, создававших и развивавших в эту эпоху другой жанр народной литературы, фаблио, особенно набрасывается, как мы видели, на низшее духовенство, приходских священников — епископы фигурируют в рассказах нечасто; но если им и отводится какая-то роль, то уж точно неблаговидная. Рассказчик заставляет их вести скандальную жизнь, которая служит примером, объясняющим распущенность простых служителей. Здесь снова чрезмерная галльская веселость сатириков злоупотребляет некоторыми фактами, слишком явными, чтобы приписывать всему епископату проступки кое-кого из его представителей.

Следует признать, что литература на народном языке прежде всего повторяла то, что говорила о епископате религиозная литература некоторого рода. В средние века духовенство подвергалось не столь грубому обращению на словах, сколько порицаниям со стороны самого же духовенства. Знать и горожане, враги Церкви, никогда не были более жестокими и несправедливыми по отношению к епископату, чем иные проповедники, считавшие своей обязанностью разить наотмашь, дабы сильнее обличать и карать. Впрочем, многие из авторов проповедей были монахами или клириками, пропитанными монашеским духом — духом, как мы знаем, малоблагосклонным к официальным и обмирщенным церковным властям. Вот портрет епископата, который нам оставил один из них, Жоффруа де Труа:

Епископы — это волки и лисы, ставшие магистрами. Они льстят и соблазняют, дабы вымогать. Их пожирает скупость, сжигает желание обладания. Вместо того чтобы стать покровителями и защитниками церквей, они являются их расхитителями, грабят их, продавая таинства, попирая правосудие. Единственный их закон — собственная воля. Посмотрите, как они ходят: с высоко поднятой головой, неприступным видом, сурово взирая, сухо разговаривая. Все в их облике дышит гордыней. Их поведение — ниспровержение добрых нравов, их жизнь — само беззаконие. Они жаждут наводить ужас на свою паству, забывая, что они врачеватели, а не суверены.