Французы на Северном полюсе

А ведь собаки были самые обыкновенные, не красивее и не умнее других. Одна, по кличке Белизар, цвета перца с солью, совсем неказистая, другая, Помпон, белая и кудлатая; третья, Рамонда, — гладкая, черная. Вожаком был огромный злой кобель Кабо, собаки его боялись и слушались.

Ко времени, о котором идет речь, дрессировка близилась к концу, и собачий капитан только ждал случая, чтобы продемонстрировать всему экипажу искусство своих подопечных.

И хоть подготовка песьего спектакля держалась в секрете, кое-что все же просачивалось. Все шепотом передавали друг другу, что парижанин покажет настоящие чудеса.

Прогулка на этот раз длилась около часа и прошла вполне благополучно.

ГЛАВА 7

Льдина продолжает плыть. — Плюмован объясняет историю. — Неосторожный поступок. — Обморожение. — Констан Гиньяр лишается носа, но получает премию. — Берегите носы!

С наступлением ноября морозы уже доходили до двадцати восьми, а то и тридцати градусов, и спасаться от холода можно было только в помещении.

Непонятно почему, ртутный столбик термометра опускался, лишь когда дул юго-западный ветер. Стоило ветру перемениться — и столбик поднимался.

Неужели на Севере теплей и там есть свободное пространство?

Неожиданно льдина сделала поворот, поплыла на север, потом на северо-запад и достигла восемьдесят четвертой параллели, куда невозможно добраться ни водой, ни сушей.

Скорость движения определялась направлением ветра: при южном и юго-западном — около десяти миль в сутки; при северном — три, от силы четыре.

Оно и понятно: с попутным ветром плыть всегда легче.

Матросы «Галлии», сначала проклинавшие полярное течение, сейчас радовались от всей души.

В особенности Констан Гиньяр. После восемьдесят четвертой параллели моряки получили прибавку к жалованью. Не об этом ли всю дорогу мечтал расчетливый нормандец!

— Эх, погубит тебя твоя алчность! — частенько говорил ему парижанин.

— Не бойся, не погубит! — ликовал Гиньяр. — Шутка ли, пальцем не шевельнул, а десять франков, не считая жалованья, в кармане. Как бы то ни было, деньги никогда не лишние.

— Да пойми ты, за все приходится в жизни платить, за каждую каплю счастья. А у тебя дела идут чересчур хорошо.

— Знаю, что за все надо платить… Даже за табак и за чай… Поэтому и нужны денежки.

— Ты не понял меня. Я совсем в другом смысле.

— В каком же еще?

— Видишь ли, за счастьем приходит несчастье, и наоборот… Есть одна байка про это. Хочешь, расскажу?

— Ну, расскажи! Интересно послушать!

— Жил-был на свете не то король, не то император, не то папа — точно не помню. Может, сам Наполеон или император американский… вообще кто-то из великих. Был он богатый, счастливый и до того везло ему в жизни, что самому страшно стало. И решил он принести судьбе жертву, чтобы дурной глаз от себя отвести. Взял да и бросил на дно морское перстень драгоценный, стоивший миллионов пятьдесят.

— Уж лучше бы подарил его марсовому[68] своего флота.

— Не догадался, а это и правда было бы лучше, не спорю… И вот Наполеон, а это был именно он, я наконец вспомнил, живет себе и живет, горя не знает. Но в одно прекрасное утро подали ему к завтраку рыбу. Стал он есть, вдруг что-то твердое на зуб попало… Оказалось, перстень драгоценный, тот самый, что он в море бросил. Перстень проглотила рыба, рыбу поймал рыбак, отнес на императорскую кухню, ее зажарили и подали императору. Так и вернулся перстень к своему хозяину. С того дня стали Наполеона преследовать неудачи. В следующем году, во время похода в Россию, его схватили англичане, отвезли на остров Святой Елены и подвесили за ногу к дереву. Так он и провисел двадцать пять лет… Ну как, нравится тебе мой рассказ?

— Не знаю, что и сказать. Ведь я не император, драгоценного перстня у меня нет, а значит, ничего подобного со мной не случится.

— Ладно! Поживем — увидим! — произнес Плюмован, задетый за живое насмешливым тоном нормандца.

Кто мог подумать, что его предсказание скоро сбудется.

Два дня не рассеивался легкий белый туман, мешавший астрономическим наблюдениям. Снедаемый алчностью, Констан Гиньяр то и дело выскакивал на палубу посмотреть, не повернула ли льдина обратно.

— Куда это ты все бегаешь? — спросил один из товарищей.

— Да вот смотрю, не прояснилось ли. Доложу тогда капитану, что он может наблюдать за звездами.

— Смотри, отморозишь что-нибудь.

— Не отморожу! Я к холоду привычный.

Выбежав в очередной раз, Гиньяр заметил, что проясняется, и с четверть часа простоял на морозе. Затем вернулся и крикнул:

— Господин капитан, на небе появились зве… зве…

Он зашатался и упал на скамью.

Подошел доктор, внимательно посмотрел и воскликнул:

— Да он нос отморозил!.. Эй!.. Люди! Несите его скорее в палатку… Так!.. И снег тащите, живо…

Гиньяра раздели. Он совершенно закоченел, лицо распухло и посинело, на бороде, бровях и усах сверкал иней, нос был до того белый, что казался сделанным из алебастра.

Матросы принялись растирать Гиньяра снегом. Доктор распоряжался: