Тем не менее информация, полученная от русских дипломатов, нередко оказывала решающее влияние на судьбу французских путешественников. Виза была необходима для въезда в Россию, но наличие ее отнюдь не гарантировало беспрепятственного впуска иностранца в пределы империи и безоблачного там пребывания; порой, не имея формальных поводов отказать французскому просителю в визе, сотрудники русской миссии визировали его паспорт, но тотчас же по своим каналам извещали петербургское начальство о том, что данный француз вызывает большие подозрения. Например, в 1834 году два француза захотели въехать в Россию через Одессу, однако выяснилось, что оба «по достоверным сведениям, подтвержденным самими чиновниками французского посольства, принадлежат к секте сенсимонистов», а следовательно, в России им делать нечего. «Не имея предписаний о воспрещении въезда в Россию людям, принадлежащим к сей секте, барон Рикман [русский поверенный в делах при Оттоманской Порте] не решился отказать помянутым лицам в пашпортах», однако доложил об этом вице-канцлеру Нессельроде. Тот известил главноначальствующего III Отделением Бенкендорфа, Бенкендорф доложил императору, а император Высочайше повелеть соизволил: чтобы вышеупомянутые Барро и Марешаль «по прибытии в Одессу немедленно обращены были в Константинополь с воспрещением обратного въезда в Россию», что и было исполнено. Два сенсимониста отделались легким испугом: по заведенному для прибывавших из Константинополя порядку пробыли положенное время в карантине, а потом были отправлены назад. Хуже пришлось в мае 1833 года отставному офицеру по фамилии Пьерраджи, который сопровождал в Россию дипломатического курьера Франчески, прибывшего в Петербург с бумагами от министра иностранных дел герцога де Броя. О Пьерраджи российским властям тоже поступило предупреждение: в письме тогдашнего русского посла в Париже графа Поццо ди Борго он был представлен «подлым негодяем», исповедующим революционные идеи. Этого оказалось достаточно, чтобы он был взят под стражу. Освободили его через три дня только благодаря настоятельным хлопотам французского поверенного в делах Лагрене, который пригрозил российскому правительству поднять шум во французской прессе, если Пьерраджи не будет освобожден. В результате подозрительного француза «вверили под расписку» спасителю-дипломату с обязательством как можно скорее удалить его из России, что и было исполнено, поскольку француз и сам мечтал уехать восвояси.
Иногда для распоряжений о недопуске в Россию некоего иностранца хватало одного лишь слуха о возможном его приезде. Так, в начале 1840 года Бенкендорф узнал из письма своей сестры княгини Ливен, жившей в Париже (к ней мы еще вернемся в главе тринадцатой), что, по слухам, Луи-Наполеон Бонапарт (будущий император Наполеон III, а в 1840 году мятежный принц, изгнанный из Франции, проживавший в Англии и готовивший очередной мятеж против французских властей) намерен просить позволения въехать в Россию. Так вот, на случай, если бы принц в самом деле решил это сделать, Бенкендорф известил Нессельроде, что тот должен «предварить заграничные наши посольства и миссии о незасвидетельствовании ему [Луи-Наполеону Бонапарту] паспорта на проезд в Россию». На что Нессельроде довольно резонно (и, возможно, не без тонкой иронии) счел своим долгом
В 1840 году тревога оказалась ложной; когда же в 1847 году принц в самом деле обратился к тогдашнему главноначальствующему III Отделением графу А. Ф. Орлову с просьбой позволить ему въехать в Россию и быть представленным императору, то получил вежливый отказ: Николай I остерегался поддерживать отношения с откровенными противниками действующей французской власти.
Паспорта, «билеты» и «виды»
Отдельного рассказа заслуживает «бумажная» сторона дела: что происходило с паспортами иностранцев и какие бумаги приезжие получали взамен. Устав о паспортах (статья 342 в издании 1836 года) гласил: