Фрау Томас Манн: Роман-биография

Эльза Бернштайн была известной писательницей и свои драмы издавала у Фишера под псевдонимом Эрнст Росмер, подчеркивая тем самым свое восхищение Ибсеном: в двадцатые годы ее драмы ставились на многих театральных сценах страны. По ее пьесе «Королевские дети» Энгельберт Хумпердинк[37] сочинил одноименную оперу. Муж Эльзы, Макс Бернштайн, был, пожалуй, самой заметной фигурой на мюнхенской культурной сцене: незаменимый защитник на крупных скандальных процессах (Ойленбург против Максимилиана Хардена, афера Ленбаха), сочинитель водевилей, художественный критик, преимущественно театральный; его рецензии, в особенности на ибсеновскую «Нору», превозносят тип женщины, какой мог бы доставить радость Хедвиг Дом: «Если снизить те высокие критерии, которые Ибсен предъявлял к этой женщине [Норе], то извратится истинный смысл его произведения».

Значение бернштайновского салона оставалось неизменным для культурной жизни Мюнхена — это подтверждают и «Дневники за 1918–1921 годы» Томаса Манна — вплоть до начала двадцатых годов (Бернштайн умер в 1925 году). Сколько же знаменитых гостей побывало там! Какие evenements[38] и увлекательные разговоры! «Чай, веселье, музыка, танцы». Сюда приходят Вальтеры, Пфитцнеры, Гульбранссоны, вдовы знаменитых мужей дискутируют «о международном положении и большевизме», Макс Вебер, имеющий репутацию отменно искусного и бойкого оратора, опровергает тезисы Шпенглера, а дочь Бернштайнов Ева празднует свадьбу с Клаусом, третьим сыном Герхарта Гауптмана.

Да, Мюнхен блистал при республиканском режиме точно так же, как и при короле… во всяком случае, в больших салонах. В одном из таких салонов в 1928 году — уже после смерти хозяина салона Бернштайна — в присутствии блестящего общества дебютировал юный поэт Эрнст Пенцольдт[39]: «Томас Манн с супругой, старики Прингсхаймы, профессор Онкен […], Понтен, Клабунд и многие, многие другие один за другим поднимались по ступенькам круглой парадной лестницы, типичной для виллы, построенной в максимилианской манере, которая находилась на Бриннерштрассе». Так описывает один из приемов Пенцольдт в посвященной фрау Эльзе Бернштайн «Развлекательной беседе». Наверху, сидя за маленьким столиком «под громадными раскидистыми ветвями ракитника», служитель божественной гармонии читал вслух «светским королям».

Однако вернемся назад, к 1904 году. Итак, первая встреча Кати Прингсхайм и Томаса Манна состоялась не на Арчисштрассе, а в доме Бернштайнов. Молодой писатель правильно рассчитал стратегию своего сватовства: он был приглашен двумя знатоками и ценителями литературы. Благодаря покровительству Макса и Эльзы Бернштайн, он рассчитывал в скором времени предстать в доме профессора математики Королевского университета в выгодном для себя свете.

Тем не менее, такого уж большого различия между вечерами у Бернштайнов и Прингсхаймов не было. В обоих салонах царила очаровательная атмосфера истинно еврейской буржуазной культуры, и каждый из них в совершенстве владел искусством подчеркнуть свою значимость, так что автор «Будденброков» тотчас и без особого труда, как вскоре выяснилось, почувствовал себя там как дома. «Меня признало светское общество, собирающееся у Бернштайнов и у Прингсхаймов, — писал он в феврале 1904 года своему брату Генриху. — Дом Прингсхаймов произвел на меня потрясающее впечатление, кладезь истинной культуры. Отец — профессор университета при золотой табакерке, мать — красавица, достойная кисти Ленбаха. […] Я побывал в итальянском зале в стиле Ренессанса с гобеленами, картинами Ленбаха, с дверными проемами, облицованными giallo antico[40] и принял приглашение на большой домашний бал. […] В танцевальном зале непередаваемо роскошный фриз Ханса Тома. За столом я сидел рядом с Эрнст Росмер, женой советника юстиции Бернштайна. Впервые, уже после восемнадцати переизданий [ „Будденброков“], я был в столь большом светском обществе и изо всех сил старался достойно представить себя. […] Кажется, неплохо держался. В принципе, я по-царски награжден талантом производить хорошее впечатление, если только у меня более или менее приличное самочувствие».

Ежели речь заходила о «жизненно важных обстоятельствах», Томас Манн не ведал устали. Он тотчас вникал в суть проблемы. В конце концов в доме Прингсхаймов у него объявилось двое сторонников: литературно одаренная мать и Катин брат Клаус; отец же поначалу даже разбушевался. Да о чем ему вообще говорить с этим типично любекским чопорным поэтом, который имеет весьма приближенное представление об изобразительном искусстве, а уж в математике и вовсе ничего не смыслит? Хвала Господу, что хоть в одном они «сошлись: отец и (потенциальный) зять были страстными почитателями Рихарда Вагнера». Поэтому у Томаса Манна появилась надежда склонить наконец на свою сторону и Альфреда Прингсхайма.