У него была мысль только оградить от этого кошмара Фредерику, но ему тотчас стало ясно, что он произнес волшебные слова. Его уверения в возмещении всех расходов (недоверчиво осмеянные до этого момента) были немедленно приняты; сердитый господин, на прощанье выразив надежду на то, что его опекун научит его уму-разуму, продолжил свой путь; а пожилая дама, придя в себя от нюхательной соли, прочитала Джессеми строгую нотацию и сказала, что непременно сообщит маркизу о его, как она выразилась, дерзком поведении.
Таким образом, уже во второй раз на Беркли-сквер в неурочный час появлялся представитель семейства Мерривилл, требуя немедленной встречи с маркизом. Однако, в отличие от Фредерики, Джессеми не пренебрег услугами Чарльза Тревора. Он сбивчиво и горячо нашептывал ему о случившемся, когда Алверсток в длинной накидке из белой шерсти со множеством пелерин, надетой поверх элегантного костюма для дневных визитов, появился в дверях со словами:
— Так что? Уикен доложил мне, что… — Он осекся и поднес монокль к лицу, чтобы получше разглядеть истрепанную фигуру Джессеми. Маркиз уронил монокль и продолжал: — Ну и чучело! Тебя что, мололи на мельнице? Какого черта ты не приведешь его в порядок, Чарльз?
— Мне еще не было дано указаний, сэр, — парировал Тревор.
— Нет, нет, это пустяки! — нетерпеливо воскликнул Джессеми, вытирая кровь с поцарапанного лба. — Со мной все в порядке! Ничего страшного, я только хотел бы — я не из-за этого сюда пришел, а потому… О, сэр, умоляю, не сердитесь!
— Успокойся! — скомандовал Алверсток и приподнял его упрямый подбородок.
— Никакая это была не мельница! И я знаю, что я прав! — с горечью сказал он, подавляя возмущение.
— Без сомнения! Но это не значит, что ты можешь заливать кровью весь мой дом! Чарльз, будь добр, — хотя, нет, я сам. Пойдем, борец за правду! Расскажешь мне все, пока я буду накладывать тебе пластырь.
Волей-неволей Джессеми пришлось последовать за ним, и, поднимаясь по широкой лестнице, он все горячился и доказывал, что его ссадины и царапины — ерунда, а он пришел к его светлости просто как жертва беззакония, предупредить его о том, что, возможно, вслед за ним сюда ворвутся разъяренные прохожие, которые свалили на него свои увечья и убытки, и станут требовать компенсации; а он умоляет оплатить все, под честное слово его, обвиняемого в этих грехах, что он вернет все до последнего гроша.
Наконец, умытый от пыли и крови, вручивший Нэппу свое испачканное платье, с заклеенными и замазанными ссадинами на лице и руках и с пластырем над бровью, проглотивший целебную микстуру из бренди с водой для успокоения разгулявшихся нервов, он был способен изложить маркизу связную версию инцидента. Он старался говорить спокойным голосом, и только руки, которые поминутно сжимались и разжимались, выдавали его внутреннее волнение. Закончил он на резкой ноте, встретившись негодующим взглядом с холодными, чуть насмешливыми глазами Алверстока:
— Я не имел права ссылаться на ваше имя, сэр, или утверждать, что я здесь живу. Я поступил так лишь потому, что не вынес, если бы они набросились на Фредерику! Не представляю, сколько я должен теперь заплатить, вероятно, огромную сумму, ведь машина разбилась вдребезги, как и тот стул, и… Но сколько бы это ни стоило, я сам заплачу эти деньги, а не моя сестра! На выходы Черис и так потрачено немало, а тут еще и я! Ни за что!
Он произнес это таким мученическим тоном, но маркиз испортил этот эффектный конец, когда прозаическим и даже скучным голосом сказал:
— Достойное решение. Что же ты хочешь от меня?
Находясь еще в возбужденном состоянии, Джессеми, однако, прикусил губу и постарался отвечать рассудительно:
— Я прошу вас одолжить мне сумму, которая может потребоваться, если вы будете так добры, сэр! Под обещание, что я верну ее вам из своего содержания. Видите ли, в настоящий момент у меня туго с деньгами. Я брал уроки и арендовал этот велосипед, так что…
— Не беспокойся! — посоветовал лорд, — Я не буду торопить тебя с возвратом долга.
Джессеми вспыхнул.
— Я знаю! Но только не говорите, что мне не нужно возвращать долг совсем или что мне не надо беспокоиться! Ничто не заставит вас не принять от меня деньги обратно, и я должен беспокоиться! Впервые в жизни я поддался соблазну! Тщеславие! Даже хуже! Я хотел затмить Феликса! Есть ли на свете что-то более презренное, чем стремление к такой глупой славе?
— Есть много чего и похуже, — ответил Алверсток. — И перестань самую обычную неприятность изображать смертным грехом! Случилось только то, что ты попал в переделку, совсем не по своей вине, и не стоит из-за этого продавать душу дьяволу. Я рад, что ты способен попадать в истории: познав, человеческие слабости, скорее станешь праведником, чем если в шестнадцать лет будешь строить из себя святого!
Похоже, Джессеми изумили эти слова, но после некоторого раздумья он сказал:
— Конечно, но — но, если ты не сопротивляешься искушению, разве это не говорит о слабости характера?