Фрегат Его Величества 'Сюрприз'

Теперь в кубрик. Облезлый кот, сидящий, поджав лапы, с видом полнейшего равнодушия, не обратил на него никакого внимания. Задушевный приятель кота, столь же полинялый зеленый попугай, валялся рядом, изнывая от жары, и пока Джек и Герви, пригнувшись, осматривали чистейшие столы, лавки, рундучки, начисто выдраенную, блестящую в свете падающих из люков лучей палубу, он хриплым голосом произнес: «Эрин го брах».[27] Здесь все было в порядке, так же как и в мичманском кубрике, и, конечно же, в кают-компании. Зато в подшкиперской, где к ним снова присоединился боцман, их ждала неприглядная картина: на первом же перевернутом стакселе обнаружилась плесень, с другими парусами дело обстояло еще хуже. Это была адская работенка, грязная и чрезвычайно опасная. Бедолага Герви вывихнул руку, а боцман, даже будучи гораздо более крепкого сложения, чудом избежал той же участи. Безграничный гнев Джека, его полнейшее презрение к выдвинутым оправданиям: «это так быстро происходит на экваторе — нет пресной воды, чтобы смыть соль — соль впитывает влагу — из-за навесов так трудно сложить их как положено», — произвели на Реттрея уничтожающее впечатление. Замечание капитана насчет того, что служащие на военном корабле обязаны справляться со своими обязанностями, пусть даже высказанное вполголоса, не осталось неуслышанным, и когда он появился на палубе после осмотра трюма, канатного ящика и форпика, весь фрегатный люд был охвачен смесью радости и мрачных предчувствий. Всем понравилось, что боцман «схлопотал» — всем, кроме, разве тех, кому не хотелось потратить остаток воскресного дня на исполнение боцманского «мы просушим их все, сэр, до последнего штормового стакселя и лиселей, вы меня слышите там?». Но они опасались, как бы капитан не добрался и до их грешков — ведь этот шкипер сущий дьявол, необъезженный конь. Впрочем, он вернулся на квартердек, никого по пути не покусав и не побив копытами, поглядел сквозь прогал в навесе на пирамиду парусов и сказал мистеру Герви:

— Оснащаем церковь, с вашего позволения.

На квартердеке появились стулья и скамьи, стойка для кортиков, задрапированная сигнальными флагами, превратилась в кафедру, корабельный колокол начал перезвон. Моряки столпились позади, офицеры и служащие из свиты посла стояли у своих мест, ожидая, пока мистер Стенхоуп, поддерживаемый под руки капелланом и секретарем, доковыляет до своего кресла, стоящего справа от капитанского. На фоне загорелых до цвета красного дерева физиономий лицо посла выглядело болезненным и бледным, как у призрака. У него никогда не было желания ехать в Кампонг, до своей миссии он даже преставления не имел, где находится Кампонг, — и он ненавидел море. Но теперь, когда легкий ветер подгонял «Сюрприз», его крен стал не таким раздражающим — почти неощутимым, если не отрывать глаз от поручней и простирающегося за ними горизонта, — а привычное течение англиканской службы позволяло послу чувствовать себя вполне сносно среди безумных дебрей из канатов, дерева и парусов, да еще в этом непригодном для дыхания раскаленном воздухе. Он внимал службе с таким же рвением, как матросы: подтягивал знакомые псалмы слабеньким тенором, тонущем в раскатистом басе капитана, но находившим приятный отклик в далеком, неземном голосе валлийца-впередсмотрящего, долетающего с высоты фор-брам-салинга. Но когда пастор стал читать проповедь, мысли Стенхоупа улетели далеко-далеко, к своей уютной приходской церкви, к приглушенному сиянию сапфиров в восточном окне, к покою семейных гробниц. Он закрыл глаза.

Когда достопочтенный мистер Уайт произнес: «Псалом семьдесят пятый, стих шестой: не снизойдет возвышение ни с востока, ни с запада, ни с юга», — заскучавшая набожность мичманов на подветренной борте и лейтенантов на борте наветренном, вспыхнула вновь, пробуждаясь к жизни. Они в напряженном внимании склонились вперед на стульях, а Джек, который мог бы и сам вести службу, не будь на корабле капеллана, отозвался: «Какой воспламеняющий текст, ей Богу!»

Но когда выяснилось, что и с севера, вопреки надеждам наиболее прытких мичманов, возвышения тоже ожидать не приходится, и остается только следовать поведению, суть которого мистер Уайт намеревался описать в следующих десяти главах, спины опустились снова. А когда оказалось, что даже тогда возвышение состоится не в мире сем, молодежь совсем потеряла интерес, погрузившись в мысли об обеде, о воскресном обеде с пудингом, который булькал потихоньку на медленном огне под экваториальным солнцем. Они поглядывали на паруса, затрепетавшие под умирающим бризом, и представляли, как хорошо было бы спустить за борт лисель и поплавать в нем. «Если сочтусь со стариной Баббингтоном, — размышлял Кэллоу, приглашенный так же на два часа на обед в кают-компанию, — смогу поесть дважды. Можно помчаться вниз едва мы возьмем высоту солнца, и …»

Эй, на палубе, — донеслось с небес. — На палубе! Вижу парус!

— Где? — отозвался Джек, когда капеллан замолчал.

— Два румба справа по носу, сэр.