Фрегат Его Величества 'Сюрприз'

Пуллингс был таким же как всегда: худой, дружелюбный, нескладный юноша, довольный тем, что он лейтенант (предел его амбиций) и довольный, что находится на одном корабле с капитаном Обри. Как удается ему оставаться таким тощим, пожирая пищу с бездумной жадностью волка? Вот Хэрроуби, штурман: широкое, лопатовидное лицо расплывается в улыбке — улыбается он уголками губ, плотно сжав их посередине. Это создавало впечатление лукавства — скорее несправедливое, поскольку хотя штурман являлся человеком недалеким и ограниченным, коварства в нем не было. Зубов нет, сильно поредевшие русые волосы, высокий лоб, обычно бледный, теперь покраснел и лоснится от пота. Сдается, навигатор из него посредственный. Своим производством обязан Гамбье, адмиралу-евангелисту, принадлежит к какой-то секте, действующей в западных графствах, и на берегу превращается в проповедника. Стивен частенько видел его в лазарете, куда тот приходил проведать больных.

— Во всех них есть добро, — говорил он. — Мы должны поднять их до своего уровня.

— И как вы намереваетесь этого достичь?

— Уповаю на благочестие и свой личный магнетизм.

На деле же он приносил им вина и цыплят, писал для них письма, выделял или давал взаймы небольшие суммы. Ему нравилось отдавать — больше, чем иным брать. Деятельный, ревностный, здоровый, помешанный на чистоте, несколько возбудимый. Штурман перехватил взгляд Стивена, заулыбался еще шире и приветливо кивнул.

Этередж, лейтенант морской пехоты, стал красным, как его мундир. В эту минуту он тайком ослаблял ремень, обводя кают-компанию исполненным блаженства взором. Небольшого роста круглоголовый человек; говорит мало, но впечатления молчуна не производит — оживленная мимика и веселый смех заменяют слова. Сказать ему и вправду особенно нечего, но Этереджу и так везде рады.

Николс… Это совсем другое дело. Единственное относительно бледное лицо в этом жизнерадостном круге. Черноволосый, сдержанный, не из тех, кого можно легко подчинить. На этом регламентированном, слегка формальном празднике он смотрелся бы как скелет, если бы не его очевидные попытки изобразить веселье. Но печать несчастья застыла у него на лице, а проявленное пристрастие к портвейну не сулило ничего доброго. Стивен познакомился с ним год назад в Гибралтаре, еще они обедали вместе с Сорок вторым пехотным в Чатэме: в тот день Николса, распевающего, как кенар, унесли на корабль. Но это было прямо перед его женитьбой, и парень, очевидно, находился в состоянии нервного возбуждения. В те дни у Стивена сложилось о нем мнение как о типичном морском офицере, не слишком далеком, но приятном в общении: один из тех, кому удается естественно сочетать хорошее воспитание с неизбежной грубостью профессии, при этом отделяя одно от другого переборкой.

Типичный морской офицер… Это выражение не лишено смысла, но как его вычленить? В любом собрании моряков вы можете встретить нескольких, от которых все прочие являются только разновидностями: но как этого мало, чтобы окрасить целую профессию! Окрасить — угадать тональность… Навскидку Стивен вряд ли мог вспомнить больше дюжины из тех сотен, с которыми сводила его судьба: Дандас, Риу, Сеймур, Джек, ну еще Кокрейн. Хотя нет, на берегу Кокрейн ведет себя слишком заносчиво, чтобы быть типичным. Слишком горд собой, сознанием собственных заслуг, слишком одержим своей шотландской страстью к обидам. А тут еще этот злосчастный титул, висящий у него на шее — драгоценный жернов. В Джеке было что-то от Кокрейна: неутомимое рвение к власти, стремление всегда быть правым, но Джека это не портит, да и за последние годы он сильно изменился.

Что же можно принять за константы? Способность жизнерадостно переносить трудности, умелую исполнительность, открытость в общении, искренность. Чем из этого списка они обязаны морю, общему своему стимулу? Или это выбор профессии становится результатом схожего склада ума?

— Капитан двинулся в путь, — прошептал сосед, толкнувший Стивена в плечо и наклонившийся к его уху.

— Ага, так и есть, — промолвил Стивен, поднимаясь. — Он снялся с якоря.

Они не спеша поднялись по трапу. Теперь, когда ветер окончательно стих, на палубе стало еще жарче, чем внизу. По левому борту в воду опустили парус: подтянутый по краям, в середине он провисал, образовывая подобие бассейна, и полкоманды плескалось внутри. Справа по борту, милях примерно в двух, лежали скалы — совсем теперь непохожие на корабль, но по-прежнему ослепительно белые от самого уреза воды до вершин, самая высокая из которых вздымалась футов на пятьдесят. Такие белые, что на их фоне пена прибоя казалась кремовой.

Над головой парило облако из олуш, с вкраплением темных, не таких крупных крачек. Время от времени какая-нибудь олуша отвесно врезалась в воду, поднимая фонтан как от четырехфунтового ядра.

— Вы не одолжите мне подзорную трубу, мистер Баббингтон? — воскликнул Стивен. Некоторое время он пристально рассматривал остров.

— О, как бы я хотел очутиться там! Джек… то есть, капитан Обри: нельзя ли дать мне шлюпку?